Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь

подвесок. — Она должна демонстрировать ваше положение. Вы ведь первородная принцесса, первая госпожа императорского двора Тан. Чем сложнее и тяжелее причёска, тем большее почтение вы оказываете своему отцу.

— Почтение я, может, и оказываю, — пробормотала Тан Лань, пытаясь сделать шаг и чувствуя, как всё сооружение на её голове кренится с легким позвякиванием, — но также я оказываю сильное давление на свой позвоночник. Уверена, что Его Величество оценит мою жертву.

Она медленно поднялась с табурета, двигаясь с неестественной плавностью, будто неся на плечах невидимую корону весом в пуд. Голова её была гордо поднята, но не от высокомерия, а от простой физической необходимости — боязни, что малейший наклон приведёт к необратимому смешению центра тяжести и грандиозному обвалу нефрита, серебра и её собственного достоинства.

Быть принцессой, как выяснилось, было не только сложно, но и очень, очень тяжело. В прямом смысле этого слова.

Глава 11

Зал Весеннего Цветения был огромным, холодным и безжалостно подавляющим. Его размеры казались не просто архитектурным решением, а намеренным унижением всякого, кто осмеливался войти сюда. Высоченные колонны из тёмного, отполированного до зеркального блеска дерева, увитые резными золотыми драконами, уходили ввысь, теряясь в сумраке подкупольного пространства. Казалось, эти мифические существа изгибались и извивались в полумраке, наблюдая сверху за смертными холодными, недобрыми глазами-самоцветами. Воздух был неподвижным и густым, пропахшим вековой пылью, сладковатым ароматом старого сандала и едва уловимым, металлическим запахом власти — холодной и абсолютной.

На возвышении, к которому вела дюжина ступеней из белого мрамора, восседал Император Тан Цзяньюй. Его трон из чёрного дерева, инкрустированный пластинами тёмно-зелёного нефрита, напоминал не место для сидения, а грозную крепость, высеченную из ночи и льда. Сам он сидел неподвижно, словно ещё одна, самая главная колонна в этом зале. Его лицо, обрамлённое сединой висков, было бесстрастной маской, высеченной из желтоватого мрамора. Лишь глаза, холодные и пронзительные, как шило, внимательно, без тени отеческой нежности, рассматривали приближающуюся дочь.

Рядом, на несколько менее массивном, но не менее внушительном троне из красного сандала с золотой инкрустацией, сиделаИмператрица, мать Тан Мэйлинь. Её осанка была безупречна, а лицо — идеально составленной картиной спокойного величия. Но в уголках её губ таилась лёгкая, едва заметная складочка неудовольствия, а взгляд, скользнувший по Снеже, был быстрым и оценивающим, как у торговца, прикидывающего стоимость некачественного товара.

Снежа, облачённая в невероятно тяжёлые, многослойные одежды первой госпожи — шёлк, парча, вышивка золотыми нитями, — чувствовала себя крошечной, потерянной букашкой под стеклом микроскопа. Каждый её шаг по глянцевому, отполированному до ослепительного блеска полу отдавался гулким, предательским эхом, разносившимся под сводами и, казалось, кричавшим о её неуверенности на весь зал. Сердце колотилось где-то в горле, бешеным, неистовым ритмом, заглушая всё вокруг. Она старалась дышать глубже, по памяти вызывая в себе дыхательные техники, которые когда-то помогали ей перед важными заданиями или битвами. Но здесь они не помогали. Здесь воздух был другим — густым, как сироп, и таким же сладковато-удушающим.

И единственной знакомой, хоть и ненадёжной точкой опоры в этом море враждебной, давящей роскоши быломолчаливое присутствие Лу Синя. Закованный в свои тёмные, бездушные латы, он шёл на почтительном расстоянии позади, его шаги были неслышны на гулком полу. Он был тенью, стражем, напоминанием о том, что за стенами этого ледяного великолепия существует другой мир. Но в его молчаливой фигуре сейчас она читала не защиту, а лишь ещё одного свидетеля её неминуемого провала. Он был частью этой системы, и сейчас он наблюдал, как винтик в ней пытается провернуться не в ту сторону.

— Дочь наша, Тан Лань.

Голос императорапрорвал тяжёлую тишину зала, словно удар гонга. Он был не просто громким — он был величавым, низким, отшлифованным годами власти, каждое слово отчеканено и поставлено на своё место. Звук его голоса, казалось, вибрировал в самом воздухе, отражаясь от холодных колонн и позолоченных драконов.

— Мы были… обеспокоены твоим нездоровьем.

Слова были безупречно правильными, выверенными до мелочей придворным этикетом. Но они были лишены чего-то главного — искреннего тепла. Они звучали как заученная формула, как официальное соболезнование от лица государства. Его взгляд, холодный и пронзительный, скользил по её фигуре быстрыми, оценивающими рывками, словно он проверял дорогую, но слегка пострадавшую при транспортировке вазу на предмет сколов и трещин. Ищет, не осталось ли изъянов.

Императрица же и не пыталась ничего скрывать. Её прекрасное, будто выточенное из слоновой кости лицо, оставалось абсолютно неподвижным. На нём читались лишь две эмоции: скука, происходящая от глубокой, врождённой уверенности в своём превосходстве, и лёгкое, брезгливое отвращение, будто она смотрела на что-то неприятное, что вот-вот придётся убрать. Она смотрела на Тан Лань сверху вниз — и буквально, из-за возвышения трона, и физически, всем своим существом. Её взгляд, тяжёлый и безразличный, говорил яснее любых слов: «Твоё присутствие здесь — не более чем досадная, утомительная формальность, которую приходится терпеть».

Снежа почувствовала, как под этим двойным взглядом — холодным и брезгливым — её спина покрывается ледяным потом. Сердце, только что колотившееся в горле, теперь, казалось, замерло. Она сделала низкий, заученный до автоматизма за вчерашний вечер поклон, надеясь отчаянной надеждой, что её руки сложены правильно, а угол наклона достаточно почтителен, но не раболепен.

— Благодарю отца-императора и матушку-императрицу за их… отеческую заботу, — выдавила она, и её собственный голос показался ей тонким и чужим, слабым писком в этом огромном, гулком зале. Она лишь молилась, чтобы он не дрогнул и не выдал тот ужасающий страх, что сковывал всё её тело. Каждое слово давалось с трудом, будто она вытаскивала его из ледяной воды.

Наступила тягостная, неловкая пауза, нарушаемая лишь эхом собственного дыхания Снежи. Император что-то пробормотал сквозь зубы — дежурные, заученные фразы о необходимости беречь себя, о важности её здоровья для династии. Это был сплошной, бессодержательный поток слов, лишённый всякого смысла и тепла, словно чтение устава на похоронах.

А потом он перешёл к главному. Откашлялся — сухой, официальный звук, от которого вздрогнуло эхо под сводами. Его взгляд, до этого блуждавший где-то поверх её головы, сталсобранным, острым, безжалостно официальным.

— Поскольку твоё здоровье… шатко, — начал он, произнося слово «шатко» с лёгкой гримасой, будто пробуя на вкус что-то неприятное, — а будущее империи требует несокрушимой стабильности и силы, мы приняли решение.

Он сделал драматическую паузу, позволяя каждому слову обрести свой собственный вес в гробовой тишине зала.

— Титул наследной принцессы и право наследования Нефритового престола отныне будут переданы твоей младшей сестре, Тан Мэйлинь. Её добродетель и ум сияют ярче, и она