Пацанская любовь. Зареченские - Мелания Соболева

Я улыбнулась — на секунду, неловко, но искренне. И пошла за ней, впервые за день чувствуя, как будто кто-то поставил между мной и этим сумасшедшим внутренним миром щит. Пусть ненадолго. Но иногда, чтобы выжить — достаточно просто сесть за чужой стол и подержать в руках чашку горячего чая.

Ее квартира встретила меня не звуками, не запахами — дыханием. Теплым, мягким, обволакивающим. Как будто здесь не просто жили, а пытались прятаться от чего-то. Полки с книгами, клетчатый плед на спинке дивана, пара чашек на столе, яркий чайник — все говорило о том, что тут не притворяются. Тут дышат. И я встала посреди кухни, как на границе двух реальностей: там, за дверью, осталась я — разбитая, в блузке с затекшими плечами, с треском в груди, а здесь — просто женщина, которой предложили чай и не задали ни одного вопроса.

Лена молча поставила на плиту чайник, налила суп в глубокую миску, достала хлеб и тарелки. Она не смотрела на меня пристально. Не выжидала. Просто мельтешила на своей кухне, как будто делала это каждый вечер, а я приходила к ней вот так, без сил, без слов, без масок.

— Пирог странный, сразу предупреждаю, — сказала она, ставя форму на подставку. — Он с лимоном и маком, но что-то пошло не так. Зато душевно.

Я кивнула. И молчала. Горло было стянутым, но не от слез — от того, что вдруг захотелось просто сесть и остаться. Без времени. Без уроков. Без него.

— Тебя кто-то обидел? — Лена все-таки сказала. Осторожно. Без давления. Просто как будто проверяла, можно ли приоткрыть замок.

— Нет. — Слишком резко. Я вздохнула. — Не знаю. Просто тяжелый день.

Она кивнула, налила чай. Чашка была с трещиной, но от этого только роднее.

— Хочешь — помолчим.

Я усмехнулась. Едва-едва. Но все же. Это был первый звук, похожий на жизнь, за последние несколько часов.

Сидела за столом, обхватив руками чашку, словно она могла спасти от той ледяной пустоты, что расползалась внутри. Горячий чай пах корицей и лимоном, а я пахла страхом. Усталостью. И чем-то еще, чего не могла распознать. Лена болтала — про учеников, про то, как один мелкий из шестого класса написал в контрольной "Математика — это боль" вместо решения, про то, как дежурная на входе снова перепутала ее с новой практиканткой. Я слушала. Кивала. Даже что-то бормотала в ответ. Но не жила в этом. Я все еще была в том классе. В той тишине. В его взгляде. В его вопросе.

Лена вдруг замолчала. Уставилась на меня, как будто что-то просекла. И без всяких пафосных слов медленно отодвинула мою чашку. Поднялась, подошла к буфету и достала бутылку. Прозрачная. Без этикетки. Самодельная, судя по всему. Настоящий дух времени.

— Знаешь, — сказала она, доставая два стопаря. — Когда я рассталась с бывшим, он мне на прощание сказал, что у меня глаза как у таракана под тапком. С тех пор я не лечу нервы чаем.

Она села, налила. Рука у нее была уверенной. Я подняла брови, но не сказала ни слова. Она протянула мне рюмку.

— Ты же не девочка в кружке вышивания. Тебе сейчас не чай нужен. Тебе надо дышать, а у тебя — все на затяжке.

Я взяла. Откинулась на спинку стула. Стопка холодила пальцы. Мы чокнулись — тихо, без тоста. Просто взглядом. Я выпила. Обожгло. Но не в горле — в сердце. Оно вдруг дернулось, будто ожило. Я закашлялась, Лена фыркнула.

— Вот теперь ты снова похожа на живую.

— Я не мертвая. Просто… — я замялась, выдохнула. — Просто я не ожидала, что все так будет. Что этот чертов класс окажется самым сложным испытанием.

Она ничего не сказала. Только налила еще. Я кивнула — и выпила. На этот раз не закусив. И тут же стало легче. Как будто кто-то отвинтил крышку в груди, и пар пошел.

— Учительница, блин, — пробормотала я. — Наивная дурочка в белой блузке. А внутри, понимаешь, пыль, и трещины, и страх.

Лена не смеялась. Только посмотрела так, как умеют только женщины, которые сами когда-то шли домой и стирали с лица чужой запах страхом.

— Катя, ты не дурочка. Ты просто еще не научилась защищаться, когда это не в учебнике, а по-настоящему. Вон он, твой иммунитет, — она кивнула на рюмку. — Пока временный. Но поможет.

Я посмотрела на нее. А потом на рюмку. А потом выдохнула и — впервые за вечер — улыбнулась. Настояще. Не губами. Глазами. Потому что рядом была не просто коллега. А человек, который не испугался моей трещины — и налил туда что-то горячее.

Глава 13

Катя

Когда я шла домой, вечер уже сгустился, будто кто-то провел по небу теплой сажей и растер ладонью. Воздух был прохладным, но мягким, и меня слегка качало — не от выпитого, а от странного чувства внутри: будто я скинула с себя что-то тяжелое. Ответственность, чужие взгляды, форму. Осталась только я. Не учительница, не жена. Женщина. Живая. Тепло от рюмок расползалось внутри, как старое покрывало — не самое красивое, но свое. И в этот вечер мне было слишком хорошо. Почти свободно.

Я свернула в переулок, потому что хотела тишины. Хотела, чтобы меня просто никто не трогал. Я не была пьяна — просто была… легче. Спокойнее. Отпустило все — школа, Генка, эти взгляды. Идти было почти приятно — снег мягкий, воздух хрустит, как старая пленка под ногами, все вокруг как будто замерло. Я обернулась один раз — пусто. Второй — и уже не пусто.

— Смотри, как идет, как будто у нее под юбкой Париж, — голос был низкий, с хрипотцой, и от одного его звучания все внутри сжалось.

— О, да она точно с картинки, — второй был выше, рожа как у базарного мясника, — губки крашеные, глазки прищуренные. Идет, как будто ей весь район в ноги.

Я попыталась пройти мимо. Сделала вид, что не слышу. Ноги напряглись, шаги ускорились.

— Э, подожди, родная, че такая быстрая? — один встал сбоку, второй — прямо передо мной. — Мы ж только поздороваться. Потрогать. Посмотреть, че ты прячешь.

— Пропустите, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Дрожал. Сильно.

— А ты не кипишуй, милая, — и рука уже на локте. — Может, ты тут нас и ждала, а?

— Такие, как ты, сами к пацанам липнут, — второй ухмылялся. — А потом визжат, как будто кто заставил.

Я резко