Когда родилась Луна - Сара А. Паркер

По-настоящему прислушалась. Я поняла, что это не просто крики и стенания, а слова, ― говорит она, и ее голос ломается, а широко раскрытые глаза умоляют меня. ― Я начала складывать эти слова воедино, формируя его язык в своем сознании, узнавая… слишком много.

Мой взгляд устремляется на штору, и я снова кладу руки на стол.

Это еще не все, я знаю. Она избегает основной темы, словно боится с ней справиться.

― Продолжай.

Наступает секундная пауза, прежде чем она поднимает подбородок, и впервые с тех пор, как она села за мой стол, я вижу в ней ту, кому есть что защищать.

Есть что терять.

― Я говорю тебе это не потому, что хочу твоей жалости. Жалость не поможет мне так же, как не помогала ему во время тех многочисленных фаз, когда я его не слушала.

― Тогда почему?

― Потому что мне нужна помощь, чтобы освободить его.

Она как будто протянула руку через стол, взмахнула ею и ударила меня по лицу.

― Это невозможно, ― рычу я. ― Это убьет тебя. Диадему можно снять только с носителя, у которого нет пульса.

― Я не собираюсь умирать, дядя. Должен быть другой способ. Я просто должна его найти.

Никогда в жизни мне не хотелось так сильно кого-то встряхнуть, руки сжимаются в кулаки до побеления костяшек.

― И почему ты хочешь это сделать? ― выдавливаю я из себя. ― Эфирный камень передается из поколения в поколение. Твоя мама носила его. Ее мама до этого. И так до бесконечности…

― Его зовут Калис, ― объявляет она, и в ее голосе звучит свирепый имперский тон. Она буравит меня взглядом, который пронзает плоть и кости. ― И потому что я влюблена в него.

В глубине моего нутра зарождается гул, обжигая горло таким сильным жаром, что, клянусь, плоть отслаивается.

Я слишком хорошо знаю, насколько пагубными могут быть корни любви. Я страдаю от этого же недуга уже больше эона, и буду страдать до самой смерти.

Кизари тоже страдает ― я вижу это по ее глазам. Это чувство завладело ею и не хочет отпускать.

Если бы мой брат не спрятал ее от мира, возможно, она не влюбилась бы в этот чертов камень. Возможно, она не пыталась бы избавиться от диадемы, которая вполне может лишить ее жизни в тот же миг, как будет сорвана.

― Не существует реальности, в которой все закончится хорошо, ― рычу я сквозь стиснутые зубы, и что-то в ее глазах меняется.

― Ты не можешь этого знать…

― Я знаю, что он оказался заключен в ней не просто так. Что твоя родословная была наделена силой сдерживать его не просто так.

Она отрывает взгляд от меня и опускает на стол так быстро, что, наверное, думает, что я не заметил тень вины, затуманившей ее взгляд.

― Что ты знаешь?

― Ничего, ― выдавливает она из себя, и щеки ее вспыхивают.

Мои глаза прищуриваются.

― Что. Ты. Знаешь?

Она встает.

― Это была ошибка. Забудь, что я сказала. ― Мои глаза вспыхивают, когда она накидывает капюшон и направляется к шторам. Глядя на меня через плечо, она говорит: ― Я оставлю тебя с твоей пустой кружкой.

Она уходит ― ее прощальные слова похожи на капли яда, поданные мне на потускневшей ложке, ― оставляя штору широко распахнутой. Мне открывается идеальный вид на сцену. Женщину-музыканта, сидящую на табурете под светящимися снежинками, и свободное место рядом с ней, не дающее мне покоя.

Я смотрю на свою пустую кружку и тяжело вздыхаю.

Задерживаю дыхание.

Кизари права, но не только моя кружка пуста.

В груди у меня тоже чертовски пусто.

ГЛАВА 14

Что-то тычется в мою щеку, вырывая из огненных объятий сна, который медленными, обжигающими движениями плавил плоть на моих костях. Я распахиваю глаза, и крик застывает в горле, словно рев зверя, грозящий расколоть мир надвое.

Я сажусь, шипя сквозь стиснутые зубы и пытаясь сконцентрироваться на реальности.

Сегодняшнем дне.

Ней порхает вокруг меня, отчаянно тыкаясь носом мне в грудь, пока я тру свою покрытую испариной кожу, пытаясь стереть ужас со своей плоти.

Безуспешно.

Я бегу в умывальную комнату, наполняю каменный таз ледяной водой и брызгаю на лицо, но это почти не снимает жжения.

― Это был сон, ― бормочу я, повторяя движения снова.

И снова.

Ней продолжает порхать вокруг меня, пока я мочу тряпку в ледяной воде и протираю ею шею. Я снова окунаю ее и вдавливая лицо в мокрый материал.

Просто гребаный сон.

Я поднимаю голову и смотрю в маленькое зеркало, висящее на стене. Глаза налиты кровью, их цвет голубого льда резко выделяется на фоне красных белков, щеки горят от невыносимого жара, который заставил меня проснуться.

Зарычав, я комкаю тряпку и швыряю ее в стену, снова набираю полные ладони воды, брызгаю на лицо и провожу мокрой рукой по волосам. Я упираюсь руками в край раковины и закрываю глаза, напевая свою успокаивающую мелодию, сосредоточившись на кончиках пальцев, затем на кистях, руках, двигаясь по всему телу. Медленно расслабляю каждую мышцу, убеждая себя, что здесь нет ничего, что могло бы причинить мне боль.

Сразиться со мной.

Ней прижимается слишком близко к моим влажным волосам, и в горле закипает предостерегающий рык.

― Не надо, Ней. Ты же знаешь, как я отношусь к тому, что ты приближаешься к воде.

Резким, порхающим движением она взмывает над моей головой, описывая круги на безопасном расстоянии.

Я не уверена, что на ней есть водонепроницаемые руны, и не спешу выяснять, что она была создана до того, как их изобрели.

Я утыкаюсь лицом в полотенце и тяжело вздыхаю сквозь пушистую ткань, избавляясь от липких остатков кошмара, мое тело все еще дрожит.

Это было так реально. Слишком реально.

Я несколько раз подпрыгиваю, чтобы стряхнуть с себя сон, а затем возвращаюсь в свою спальню, преследуемая шумом пергаментных крыльев. Мои глаза расширяются от вида снаружи ― небо достаточно чистое, чтобы я могла разглядеть Аврору, которая уже начинает садиться за западный горизонт.

Закат. Вот это да.

Я проспала весь дей…

Мой желудок урчит, и я сжимаю ноющую пустоту.

Я проверю Эсси, приготовлю нам что-нибудь поесть, если она еще не поела, а потом попытаюсь снова заснуть. Иначе я долго буду не в духе.

Я направляюсь к каменной лестнице, как сверху раздается глухой грохот, словно что-то