Камни в холодной воде - Светлана Оплачко

― Пойдём, Вадим Борисович. ― Ранетка встала поперёк горла, как и привычка называть Ильинского по имени-отчеству.

Лия протянула руку, и пальцы Вадима Борисовича крепко обхватили её ладонь. Легко, словно она была птичкой, он поднял её на ноги и, ведя за собой, начал спускаться по лестнице. Ступеньки тихо поскрипывали.

― Какая боль, какая боль: Аргентина ― Ямайка 5:0, ― донёсся с берега нестройный припев, который тянули множество голосов.

― Ты знаешь, о чём эта песня? ― вдруг спросил Ильинский, останавливаясь внизу лестницы и не отпуская руку Лии.

― О футбольном матче Аргентины и Ямайки?.. ― несмело предположила очевидное Лия. Её всегда ставили в тупик странные, порой абстрактные вопросы Вадима Борисовича, которые часто не имели правильного ответа, известного ей.

― Это песня о прощении, ― казалось, он даже не слышал её. ― О прощении за унижение, за боль и несправедливость.

― Понятно, ― зачем-то отозвалась Лия, хотя было понятно, что ответ Ильинскому не требовался. ― Вообще, куда мы идём? В какой домик?

― В мой. У тебя дома только старые матрасы.

Лия не стала спорить, а просто пошла за ним, вдруг подумав, что если Ильинский прибрался в комнате, то она, пожалуй, даже похвалит его.

Она не помнила, что шептала ему. Кажется, что-то про горячие звёзды, которые, словно расплавленный воск, текли сквозь пальцы. Говорила еле слышным даже самой шёпотом о мире снов, в котором ещё живы надежды и мечты, целовала его подстриженные пепельные волосы, обводила ладонями контуры запястий и плеч. Сердце гулко билось в груди, а кровь шумела в голове, не давая сосредоточиться. Он целовал её глубоко и нежно как тогда на кафедре, когда она пообещала никому и никогда не говорить о том, что он признался ей в любви. Их носы соприкоснулись, и было в этом коротком почти неуловимом касании столько странной робкой нежности, что Лие стало не по себе.

— Я люблю тебя, — прошептала Лия, чувствуя на своих губах тёплое дыхание Ильинского, пахнущее корицей и яблоками. — И хочу быть счастливой. Даже если завтра нам будет стыдно за это.

Кончики прохладных пальцев Вадима Борисовича коснулись её оголённых ключиц.

* * *

— Вадим Борисович, ты куда? — Лия откинула одеяло, сложив на него ноги — в домике было жарко, даже прохладный ночной воздух, пропитанный ароматами костра, хвои и почему-то яблок, который широким потоком ворвался в открытую дверь, не сразу вытеснил тепло.

По телу разливалась сладкая истома, а терпкий запах хорошего табака приятно щекотал нос, впитываясь в чистую кожу и влажные волосы. Тёмная ― черней ночи на улице, фигура Вадима Борисовича в дверном проёме показалась Лие удивительно высокой.

— Покурить, ― в темноте на мгновение вспыхнул жёлто-красный цветок на кончике сигареты. ― Ты же не любишь табачный дым, — Лие показалось, что он усмехнулся. ― Да не бойся ты — я вернусь. ― Тончайшие, почти невидимые клубы дыма окутывали неподвижного Ильинского.

― Куда? ― чувствовалось, что в словах Вадима Борисовича заключено больше смысла, чем просто покурить и зайти обратно в домик.

— Орлов предложил мне работу — с командировкой в свой город, в Академии. Я согласился.

Лия улыбнулась больше себе, чем Вадиму Борисовичу. Она, как и Лазарь, воскресла через четыре дня после смерти, а Вадим Борисович произнёс самые важные слова:

― Я вернусь.

— Спасибо, что спела им, Сирин.

— Спасибо, что показал им «Тайгу», Леший.