Аллегория радужной форели - Мари-Кристин Шартье

звонили каждые две минуты, переставлял стрелки на часах вперед… Ничего не помогает. Мой мозг будто знает, что все это не по-настоящему. На самом деле это не совсем так, мозг не то чтобы знает. У меня есть проблемы, конечно, но я не совсем идиот и понимаю, что в глубине души не способен врать самому себе. И это сказывается отрицательно на моем стремлении не опаздывать, но положительно на всей остальной моей жизни. Я пишу Кам, что сел за руль.

Макс:

Еду.

Кам:

Лгун. Ты еще и не вышел.

Макс:

На самом деле я живу в трех минутах езды от Кам, и это очень удобно. Обычно я хожу к ней пешком. Дорога мне знакома до мельчайших деталей, я мог бы дойти до нее и с закрытыми глазами. Вид у меня был бы странноватый, хотя мы живем в нижней части города и в нашем квартале, считай, ежедневно происходят куда более странные вещи, чем парень, разгуливающий с закрытыми глазами.

Она ждет меня на углу, чтобы мне не искать, где припарковаться, и потому что оттуда ближе до ресторана. Прохладный сентябрьский ветер врывается в машину, когда она открывает дверь. На Кам пальто, хотя еще не холодно. Осень — ее любимое время года, похоже, ей не терпелось утеплиться.

— Тебе будет жарко.

— И тебе доброе утро.

— Доброе утро. Тебе в этом будет жарко.

— Это чтобы защититься от ледяного сердца твоего папаши.

— Черт, и правда. Надо было надеть горнолыжный костюм.

— Если честно, я тебя как раз в нем и ждала.

Она смеется и подтягивает колени к животу. Кам умеет усаживаться в самых немыслимых позах что в машине, что прямо на земле или даже на диване, свесив голову, чтобы еще и видеть телевизор. Мне нравится сравнивать ее с маленькой обезьянкой, а ей нравится делать вид, что это ее ужасно оскорбляет.

Я замечаю, что она приготовилась к выходу в свет: накрасилась, уложила волосы, а из-под расстегнутого пальто видна темно-синяя блузка, подчеркивающая цвет ее глаз. Обычно я не замечаю такие вещи. На блузку я обратил внимание из-за глаз — ее глаза действительно прекрасны. Она мне призналась однажды, что купила эту блузку для первого свидания. Это наша шутка, про первое свидание. Ей нравится всякий раз напоминать, что у нас никогда не было первого свидания. Прямо как Рейчел и Росс из «Друзей» в той серии, где они принимают решение расстаться.

— Ты прекрасно выглядишь.

— Не по твою душу.

И она мне подмигивает. Я прекрасно понимаю, что она приложила столько усилий не только ради меня. Это все эффект моего отца. Вы знаете, как это бывает: чем противнее чувак, тем больше люди почему-то рвутся заслужить его одобрение. Наверное, потому что его сложно заслужить. Мне хочется сказать Кам, что не надо было стараться, что мой папаша не заслуживает, но она это и так давно знает, потому я молчу. Надо учиться не ввязываться в бессмысленные споры. Кстати, для нее это порой труднее, чем для меня. Потому что она девушка, а я парень? Я не сексист; да я так и не думаю, на самом деле.

— Мои брови не слишком близко друг к другу? — спрашивает Кам, делая вид, что очень беспокоится.

— Они очень прилично выглядят.

— Между ними безупречное расстояние, а?

Она приставляет два пальца ко лбу, между бровями, и смеется. Кам смеется громко, заразительно, и мне тоже смешно — она же ужасно стеснительная. Она борется со своей стеснительностью, принимая надутый и суровый вид со всеми подряд. Иногда я даже пытаюсь намекнуть ей, что эта ее манера отталкивать людей — просто защитный механизм, от которого ей придется так или иначе избавиться. А она мне отвечает, что это ее работа, этакий доморощенный психолог, и чтобы я отстал и занялся своими делами.

Я поворачиваю на набережную Авраама. Для воскресного утра дорога довольно оживленная: народ движется куда-то целыми семьями, и все выглядят куда более довольными, чем я. Кам вставляет в свой телефон аудиопровод, который она специально купила для моей машины, поскольку терпеть не может радио. У нее в телефоне играет что-то нежное, какой-то инди-рок, на мой вкус слишком девчачий. Мне ее музыкальные вкусы кажутся спорными, но, поскольку она согласилась сопровождать меня сегодня, я не протестую. Надо все-таки думать, когда ввязываешься в драку, — мой девиз. Кам наблюдает за мной, нахмурившись.

— Ты не злишься?

— Почему ты спрашиваешь?

— Я включила Lumineers, а ты не реагируешь.

— Ну, они не так уж плохи.

Она молчит. Я бросаю взгляд в ее сторону — между бровями, на гладком прежде лбу, залегла складка.

— Макс, это просто бранч.

— Я знаю.

— Ну и?

— Никаких ну…

— Макс…

Я пытаюсь сосредоточиться на дороге и не обращать внимания на горечь, разливающуюся во рту всякий раз, как я начинаю думать о моем папаше, о его слишком черных костюмах, слишком отглаженных рубашках, слишком прилизанных волосах. У него все слишком, слишком много всего не моего. Его для меня слишком много, а меня для него почти нет. Да, проблема никуда не девается, она внутри меня.

— Ну это просто бранч, все будет норм.

Я слышу ее слова и знаю, что веду себя фальшиво, но молчу. Моего отца слишком много, меня, наверное, недостаточно; вот Кам умеет быть ровно в той мере, как надо.

Кам

— Еще по одной.

Невозмутимая Матильда ставит перед нами очередные две пинты темного. Мы пьем уже по третьей. Огни бара начинают плясать у меня перед глазами, веки тяжелеют. Еще не поздно, всего пять часов, но это всегда заканчивается именно так — все бранчи в Максовой семье. Это прямо настоящая традиция — не сам бранч, а самоистязание, которому мы предаемся после. Макс напивается, чтобы забыть о семье — читай: папаше, — которая не одобряет его выбор карьеры, друзей, манеру одеваться, музыку, стрижку — всю его жизнь, в общем. А я сопровождаю его, потому что настоящая подруга не бросит лучшего друга напиваться в одиночку. А еще потому, что невыносимо видеть, как кто-нибудь насмехается над человеком, которого ты любишь, весь день, не имея возможности возразить. Я легонько пихаю его в бок.

— Все прошло не так уж ужасно.

Он бросает на меня помутневший взгляд поверх кружки и делает глоток. Пена застревает в жесткой щетине у него над верхней губой. Я не отстаю:

— Он даже ничего не сказал про мои яйцеклетки.

— Я заметил,