Правда по Виргинии - Мария Фашсе

– Мне нужно придумать символ этого вечера, – сказал он.

– Туфли.

Он кивнул и приблизился ко мне вплотную, словно мы собирались танцевать. Но он не приглашал меня на танец. Он поцеловал меня. Посмотрел куда-то в глубину моих глаз и ушел.

Хорошее начало. Если бы я не испортила его, встретившись с Сантьяго в Мадриде.

5

Прошло четыре месяца – восемнадцать писем и пятнадцать звонков. Мы были в Буэнос-Айресе. Слушали диски Эллы Фицджералд и Джонни Митчелла. Занимались любовью и сейчас целовались, сидя на диване в доме Диего.

Я обняла диванную подушку, пока он снова наполнял бокалы:

– Что мне нужно сделать, чтобы занять место этой подушки?

– Например, забрать ее у меня.

Мы снова смотрели друг на друга, вдыхали запахи друг друга, прикасались друг к другу, словно хотели восполнить потерянное время. Каждый раз Диего вспоминал какую-нибудь мелочь, что я когда-либо говорила или делала, какой-нибудь знак.

– Мне нравились твои письма. Они были короткие, но мне нравились. – Он закинул голову назад на спинку дивана. – Мое самое любимое – это то, которое ты написала мне на Рождество. Где ты посылаешь мне поцелуй под белой омелой.

– А-а. Говорят, она приносит удачу. Как виноград. Сколько виноградин нужно съесть? Двенадцать?

– Нет.

– А сколько?

– У поцелуя под белой омелой другое значение. – Он внимательно посмотрел на меня, но я на самом деле не знала какое.

– И какое же?

– Вместе навсегда.

Значит, я, сама того не осознавая, сказала это первая?

– Меня не пугает это навсегда, – сказал он.

Я снова обняла подушку. «Сколько все это продлится? – спрашивала я себя. – Может быть, я сама себя убедила в том, что влюблена, чтобы он приласкал меня, поцеловал, чтобы остался со мной и говорил мне все это? Сколько времени пройдет до того, когда мы поймем, что это все зря? Есть ли какой-нибудь способ избежать этого?»

– Ты иногда вдруг становишься такой серьезной, что меня это даже пугает. О чем ты думаешь?

– А если мы все делаем зря, даже не понимая этого? Что если это какой-то особый вид эрозии?

– Эрозия не портит материалы: она их изменяет.

Он поцеловал меня так, словно мы стояли под белой омелой.

– Ты – лучшее, что со мной когда-либо случалось в онах, – сказал он.

Я хотела спросить, что такое «оны», но почему-то снова спросила:

– Почему ты хочешь жениться на мне?

– Я тебе уже сказал. Я не нравлюсь сам себе, мне не нравится, какой я без тебя.

И он снова меня поцеловал. Поцелуй получился более нежный и долгий.

– Смотри, мой палец четко умещается во впадину между твоими двумя ключицами.

– В детстве я сломала одну, когда делала «солнышко» на качели.

Он засмеялся и потрогал сломанную ключицу. Я живо представила себе: маленькая девочка, слишком неловкая, чтобы выдержать на руках свой вес.

– Расскажи мне еще, – попросил он.

– О чем?

– О своем детстве.

В какой-то момент мы начали прислушиваться к пению птиц. Небо сменило свой цвет с голубого на бледно-розовый.

– Я пойду, – сказала я, но все еще продолжала сидеть.

– Я тебя отвезу.

Я смотрела в окно машины. Город был пустой и словно посеребренный в утреннем свете.

– Как красиво, правда?

Я подумала о Сантьяго, о том, как бы мне хотелось показать ему Буэнос-Айрес именно в это время. И эти мысли меня разозлили, как могло бы разозлить какое-нибудь неуместное здание или памятник. Например, памятник Дон Кихоту, который поставили девятого июля, мы его только что проехали.

– Странно, но невозможно ощутить момент, когда мы счастливы, пока он не пройдет, – сказал Диего. – Но сейчас я счастлив.

– Но ведь ты меня почти не знаешь, мы даже были вместе всего лишь несколько раз. Как ты это понял? – настаивала я. – Как ты это узнал?

– Потом будет лучше или хуже? – пошутил он, но тут же стал серьезным. – Я тебя знаю.

– Но почему ты хочешь жениться?

– Потому что, когда любишь кого-то, хочешь любить его всю жизнь. И хочешь сделать все возможное, чтобы доказать ему и себе, что это навсегда. Называй это предрассудком, если хочешь. Для этого и нужны ритуалы. Ты ставишь солонку на стол, стараешься не проходить под лестницами, открывать зонт в комнате: и дело не в том, что ты на самом деле веришь, что это к несчастью. Но почему бы этого не сделать? И наоборот, ты не веришь в то, что поцелуй под белой омелой на самом деле означает, что ты будешь с этим человеком всю жизнь, но я уверен, если бы в Буэнос-Айресе была белая омела, мы бы обязательно поцеловались под ней.

– Ты не думаешь, что сначала нам бы следовало… ну не знаю… пожить вместе?

Он взглянул на меня так, словно я пыталась обернуть его в какую-нибудь экзотическую веру, в которую никто из нас двоих не верил.

Оно: I. Очень большой период времени. 2. Каждый из трех периодов, на которые палеонтологи разделяют историю Земли. 3. В гностицизме и неоплатонизме каждое бессмертное существо, произошедшее от высшего божества, которое изменяет свою природу путем совершенствования своей физической оболочки и духа.

«Это невозможно объяснить. Это одна из истин Галахада», – сказал мне на прощание Диего, когда я выходила из машины. «Галахад из Святого Грааля?» – спросила я. Он кивнул, словно было уже не важно, поняла я или нет. Но я все понимала, просто хотела, чтобы он рассказывал мне все, чего я не знала, мне нравилось, как он рассказывает. Я хотела впитать в себя все его чувства. Одно было очевидно: Диего был счастлив. Я завидовала ему, хотя, возможно, я тоже была счастлива, просто не осознавала этого. Возможно, не так-то просто осознавать свое собственное счастье.

Я убрала словарь и достала письма Диего; они хранились в прозрачной папке в одном из ящиков стола.

Голос Диего в этих письмах был такой же, как по телефону: он, как пес, вынюхивал все обо мне, говорил, словно повторял заученные наизусть фразы, знал к чему привязаться. Иногда это выглядело, словно мы мерялись силами. Но Диего всегда мне уступал. Хотя легко мог бы выиграть. Он всегда выражался высокопарно, и у него было чистое сердце, как у Галахада. Сердце, которое не допускало обмана. Я. была спасена.

Я подняла жалюзи в спальне и посмотрела на небо грязно-белого цвета, видневшееся в промежутках между зданиями. Ночью шел дождь, и воздух был словно наэлектризован.

Диего свернулся калачиком под одеялом, словно собирался спать дальше, но приподнялся, чтобы посмотреть на меня.