Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

на высокую кушетку, откинул с лысой головы шляпу на затылок, свесил ногу, снял очки и уставился чудовищными драконьими глазами на омег:

— Так бывает, господа… бывает…

Зашелестело и тело Лизелота, помощника и медбрата оме Лисбета осело на пол, зазвенели упавшие инструменты, белое покрывало, ещё что-то.

Шум, грохот, в шкафчике с лекарствами разбилось стекло…

Шевельнув рукой, я собрал осколки в кучку и, посторòнившись, уложил поднятое телекинезом тело омеги на кушетку.

— Ego mentis, iudices (я менталист, господа). Dominus Lisbeth, quaere ammoniaci illic (господин Лисбет, поищите там нашатырь).

Пафосно, правда? Люк, я твой отец и всё такое…

Лисбет бросился к покосившемуся шкафчику, разыскивая необходимое.

Завоняло и Лизелот, глубоко вздохнув и поморщившись открыл глаза.

— Как ты, солнце? — спросил я, повернувшись к нему.

Лизелот молча обессиленно прикрыл глаза.

— Oh, ome, prohibe! Malum sentit! (Оме, прекратите! Ему плохо!) — это уже Лисбет. На меня сердится. Щёки раскраснелись, губы приоткрыты, за ними видны белоснежные ровные зубки. Рассерженный, он ещё прекраснее. А я снова его обидел!

— Multum interest, iudices. Ipsum. Bene, ad quod vocati sumus descendamus.(очень интересно, господа. Очень. Ну, что же давайте приступим к тому, ради чего нас позвали) — это высказался тот целитель, что помоложе.

Отлевитированный мной Лизелот, полулежал без сил в кресле, а меня раздели догола и уложили на кушетку. Щупали, толкали, магичили и тыкали руками, прикладывали уши к груди и спине, заставляли присесть, встать на одну ногу, тёрли пальцами след от печати подавления на загривке, полезли заглядывать в рот, в нос и уши, заволокли в гинекологическое кресло и заглянули в таинственные глубины моего организма. Даже по очереди залезли рукой через расширитель! Измеряли рост, тыкали иголкой и стучали молотком по локтям и коленям, бесцеремонно мяли пустую мошонку и обнажали головку члена. Задавали вопросы, как, когда, откуда. На некоторые из них, я таинственно молчал. Наконец, унялись и начали совещаться между собой, нисколько не стесняясь моего присутствия.

Мне оставалось только встряхнуться, как курице после того, как её петух потопчет. Истыканное, измятое руками тело ныло, жопа, после неоднократных посещений шаловливых ручек докторов болела. В ушах нестерпимо чесалось.

— Ome, eni oportet te in domo mea manere. Saltem unius diei. (Оме, вам необходимо остаться в моём доме. Хотя бы на один день) — оме Лисбет, умоляюще сложив ручки на груди, начал меня уговаривать.

Нет! Ни в коем случае!

— Quare, ome? Valde sum potens cras venire. (Зачем, оме? Я вполне способен прийти завтра).

Целители переглянулись.

— Ome, opus est investigationem aliquam facere.(оме, нам надо провести кое-какие исследования), — сказал самый старший.

— Bene, ome. Hoc ergo faciamus, hoc nunc bibe, et mane sine ientaculo huc veni.(Хорошо, оме. Тогда давайте сделаем так, вы сейчас выпейте это, а утром, не завтракая, придёте сюда), — предложил симпатичный Лени (тот, что помоложе), чуть придержав за руку Лисбета, как будто порывавшегося что-то сказать.

И вот царапнуло меня что-то…

А выпив пару глотков сладковатой густой жидкости, сознание моё уплыло…

Глава LXV

— Подай зажим…

Звякнуло.

— Тампон…

Голову дёрнуло болью.

— … Ещё тампон…

— Зажим…

— Шейте, оме…

Где-то над бровями защипало… мразотный звук протягиваемого через кожу кетгута…

Больно… ох, как больно…

— Он чувствует!

Голова безвольно покачивается под бесцеремонными руками целителей, кромсающих и штопающих раны.

Гремят железки хирургических инструментов… Воняет кровью и какой-то химозой…

Я провалился в свой (теперь уже мой навечно) измученный и побитый жизнью девятнадцатилетний организм — надо обезболиться. Если они не могут.

Полыхающие огненным пламенем дискомфорта нервные окончания сразу видны. Голова будто кипятком облита. Потихоньку унимаю буйство ноцицепторов. Вот. Так… Сразу стало легче.

Видимо целители решились на пластическую операцию на голове и сейчас иссекают рубцовую ткань, из-за которой обычно и образуются шрамы.

— … шем же вы меня нафоили? — сиплю пересохшим горлом.

— Оме! Не переживайте, оме! — лапка Лисбета, его тёплая ручка хватает меня за безвольно лежащую руку.

— … я офесфолил сефя… издефайтесь…

— О! Тогда мы и тело посмотрим…, - жизнерадостным тоном высказался симпатичный целитель, Лени, по-моему.

— Тефя не Рифеншталь зофут? Посмофрит он…

Лени радостно хохотнул.

— Походи, Пилюлькин, я тебе отомхшу… И… — я закашлялся, голова неловко качнулась и над бровью что-то щёлкнуло.

— Оме! Вы нам иглу сломали! — воскликнул Лисбет.

— Пить дайте, изверги…, - шепчу из последних сил.

— Сейчас!

Ко рту поднесли носик поилки.

О! Масала! Давно забытый вкус. Помнится, давали мне её раз в день, когда лечили в замке…

Комок блаженства прокатывается по пересохшему горлу.

— Мстя моя ужасна будет, — заканчиваю я начатую фразу.

Ладно уж… это я так… нервы просто и обидно, чёрт возьми — взяли и неспросясь разрезали всего.

— «Эльфи, ты где, солнце моё закатное?» — запросил я омегу по телепатической связи.

— «Чего это закатное-то, оме?» — недовольно буркнул он.

— «Сядешь ты у меня скоро… Ладно, это всё лирика. Ты где?»

— «Дома я, меня целитель ваш домой отправил, сказал, вы там останетесь».

— «Мне тут ночевать придётся. Разрезали меня всего. Адельку пришли, а сам присмотри там за всем».

— «Опять? Вы опять, оме?»

— «Да говорю тебе — резали меня. Операцию делали. И вообще, что за тон такой? Вернусь — не миновать тебе тайной комнаты!».

— «Ох, оме, ну что с вами делать? Ладно, пришлю Адельку».

— «То-то же. Смотри у меня. Веника там с Сиджи и Ютом обиходьте. Аделька пусть поможет. Потом его ко мне. Ладно, давай, до связи».

Меня ещё долго резали и кромсали, за ушами и под челюстью сделали разрезы и натянули кожу лица.

Завершив операцию, забинтовали всё лицо, оставив щели только для рта и носа.

— Теперь как попка у младенца будет, — высказался целитель, тот который старше, Сигилд.

— Что, такая же целлюлитная? — мне тут же на ум пришли картины великих итальянцев.

— Ну, что вы, оме, гладенькая, как яичко. Мы вас, оме, ещё и в качестве рекламы использовать будем, — я чувствовал, что Сигилд улыбается.

— И денег заплатите?

— За что это, оме?

— Ну, за рекламу платить положено.

— Кем это положено? — недовольно высказался Лени.

— Лени, перестань, оме было больно, мы его без спроса прооперировали, — вмешался Лисбет в диалог, грозивший вылиться в перепалку, — простите нас, оме, мы вас не спросили, но…

— Что, боялись, что я откажусь? — пробурчал я — действительно, захотели и разрезали.

— А я тебе говорил, Лисбет, вечно ты…, - начал было Лени, но замолчал.

Выражений лиц я не видел — энергетическое зрение его не передаёт, а вот фигуры целителей — переливающуюся всеми цветами радуги и отдающую в синеву удовольствия фигуру Сигилда, фигуру Лени с желтеющей недовольством головой