Предатель. Я тебе отомщу - Виктория Ким

Я замираю. Его слова — как зеркало, что он подносит к моему лицу, заставляя увидеть себя со стороны. Замужем. Это слово — цепь, что всё ещё сковывает мне запястья, ржавое клеймо, что жжёт кожу. Но в его тоне нет осуждения, только логика, холодная и чистая, как лёд, и я вдруг ловлю себя на том, что восхищаюсь этим.

Да, это всего лишь слова, но… Уже повод задуматься над тем, стоит ли ставить Игоря на одну ступень с Артёмом. Возможно, мой босс не такой уж плохой, каким я его себе представляю. По крайней мере, он видит границы там, где все остальные из всего этого круга людей, в котором мне приходится находиться, давно их размыли.

Восхищение смешивается с горечью, как вино с водой, и я киваю, почти невольно.

— Вы правы, — произношу я мягче, чем ожидала. — Вышло бы глупо, — слабая улыбка трогает губы, но внутри всё ещё бурлит, как море, что не может успокоиться.

Он смотрит на меня секунду — долгую, тяжёлую, как будто взвешивает мои слова, — а потом кивает, коротко, деловито.

— Пройдёмся, довезу вас до дома, — говорит он, и голос его возвращается к привычной твёрдости, как будто этот разговор — лишь пауза в его плане.

— Навряд ли вам по пути со мной, — бросаю я, и в тоне сквозит лёгкая насмешка, попытка вернуть себе контроль, хотя усталость уже грызёт кости, как голодный зверь.

— Возможно, — соглашается Игорь, и в голосе мелькает что-то похожее на улыбку, но глаза остаются серьёзными. — Но у меня машина, и торопиться мне некуда, — добавляет он, и это звучит как факт, а не как одолжение, что странным образом успокаивает.

Я не спорю. Силы тают, как воск под огнём, и перспектива остаться одной в этой ночи — холодной, чужой, полной теней — пугает больше, чем его присутствие.

Мы идём к машине, шаги отдаются в асфальте, как метроном, что отмеряет время до конца этого бесконечного дня. Город вокруг — россыпь огней, далёких, равнодушных, как звёзды, что смотрят на меня сверху, не обещая ничего.

Машина Игоря — чёрная, блестящая, как пантера в ночи, — ждёт у обочины, и я сажусь внутрь, чувствуя, как кожа сидений холодит ноги через ткань платья. Двигатель урчит тихо, почти ласково, и мы едем молча, только шорох шин по мокрому асфальту нарушает тишину. Я смотрю в окно, где огни сливаются в размытые полосы, и пытаюсь собрать себя по кусочкам, но мысли — как осколки стекла, что режут руки, стоит к ним прикоснуться.

Когда машина останавливается у дома — серого, безликого здания, что кажется мне сейчас тюрьмой, — я выдыхаю, и воздух срывается с губ сиплым стоном, как у загнанной лани. Напряжение отпускает плечи на краткий миг, точно тяжёлый груз соскользнул с них, но тут же возвращается, ледяной змеёй обвивая позвоночник. Игорь молчит, взгляд его скользит куда-то в сторону, и я благодарна за это — его взгляд был бы сейчас слишком тяжёлым.

— Спасибо, — бормочу глухо, голос вязнет в тишине салона, как муха в смоле, и пальцы, дрожащие от холода и истощения, цепляются за ручку двери.

Выхожу, и ветер хлещет по лицу, острый, злой, как упрёк, что я не в силах парировать. Подъезд воняет сыростью и тленом, шаги эхом разносятся по этажам. Ключи звенят в замке, как оковы, и дверь отворяется с протяжным воем, впуская в эту нору, что я зову домом. Почти сразу включаю свет. Он сразу загорается с задержкой. Тусклый, грязно-жёлтый, порождающий тени, что растекаются по стенам, как пятна прошлого, прилипшие ко мне и не отпускающие.

Туфли падают с ног, холодный пол кусает босые ступни, и взгляд цепляется за платье — тёмно-синее, чужое, что облегает тело, как лживый саван этого дня.

Как мне хочется выбросить его! Но нельзя… Оно не мое, нужно вернуть его завтра Кате.

Пальцы рвут молнию вниз, ткань сползает с кожи, холодит, как чужое дыхание, и я сбрасываю его, как старую шкуру, что больше не греет. Оно оседает на пол бесформенной грудой, и я стою в белье, дрожь пробирает до костей — не от холода, а от этого дня, что прилип ко мне, как сажа, что не отскрести. Натягиваю старую футболку и штаны, выцветшие, мягкие, как единственное, что ещё кажется моим в этом мире лжи.

Ванная встречает плеском воды в раковине, ледяной, как пощёчина, и я черпаю её ладонями, смывая макияж — эту фальшивую личину, что Катя налепила на меня, как грим шута. Помада стирается с губ, красные пятна текут по пальцам, будто кровь, что я хочу смыть с себя, с памяти. Тушь размазывается под глазами, чёрные круги, как отпечатки бессонных ночей, и я тру кожу яростно, до красноты, пока она не вопит от боли.

«Смой его. Смой этот день. Смой всё, что он оставил во мне».

Волосы липнут к лицу, мокрые, спутанные, я откидываю их назад, глядя в зеркало на бледную тень себя — с глазами, что тлеют, как угли, готовые вот-вот потухнуть.

Ну и чего я добивалась?

Кухня гудит старым холодильником, тишина давит, как бетонная плита. Ставлю чайник, пальцы дрожат, зажигая газ, и пламя шипит, синее, злое, как моя тоска. Вода бурлит, я прислоняюсь к столешнице, чувствуя, как ноги подгибаются, как пустота разъедает грудь, как кислота, что шипит внутри.

Выстоять перед Артёмом-то выстояла. Но что от меня дальше?

И тут — звук, резкий, как выстрел в темноте. Телефон на столе жужжит, экран вспыхивает, и я вздрагиваю, как от удара током. Сердце падает в пропасть, кровь леденеет, и ужас — липкий, чёрный, как смола — душит меня, сжимает горло.

«Артём. Это он. Он здесь. Он пришёл за мной», — мелькает абсолютно бешеная и пропитанная звериной паникой мысль.

Дыхание рвётся, пальцы коченеют, и я стою, глядя на этот проклятый экран, как на змею, что вот-вот ужалит. Шаг к столу — как прыжок в бездну, рука тянется медленно, точно против воли, и я беру телефон, чувствуя, как он обжигает ладонь, как страх бьёт в виски, как барабан перед казнью.

Но это не Артём. Не его имя горит на экране, не его угрозы. И не Сергеев с его холодной сталью взгляда и новым «спецзаданием» на утро. Это… Аня.

"Ого, какие люди! Привет! Как ты?"

Ее слова, лёгкие, живые, такие её, врезаются в меня, как луч света в кромешной тьме. Я замираю, экран дрожит в руках, и память вспыхивает — днём, листая