Куко́льня - Анна Маркина

Ничто не привязывает сильнее, чем попытки вернуть, тревога и долгие часы самокопания: что со мной не так?

Я испробовала всё. Но он опять отдалялся. И тогда я начала провоцировать его. Писала, что иду гулять «с другом» или на большую вечеринку, где со мной может произойти всё что угодно. Вначале он ревновал, устраивал разборки, разбил несколько моих телефонов. Но внимание его возвращалось ненадолго. Потом он устал и от этого.

«Вперёд и с песней», – как-то ответил он на сообщение, в котором я в шутливой форме рассказывала, что однокурсник настойчиво зовёт меня в гости.

Он понял, что я блефую.

Признать блеф – означало проиграть.

Оставалось открыть карты и пойти ва-банк.

В гостях я пила коньяк.

«Ты точно не хочешь меня забрать?» – написала я Юре.

Он не ответил.

И мне стало всё равно.

Этот парень не был влюблён. Но он хотел меня. И вечернего проблеска его желания было достаточно. Это возвращало хотя бы крупицу прежнего чувства нужности, утратив которое, я провалилась на самое дно. Когда он спал, я сфоткала его и отправила Юре. Наверное, хотела отомстить. Хотела показать, до чего он довёл меня. Хотела вызвать ревность.

Когда я вернулась домой, мои вещи были собраны. Он ждал меня.

– Ключи, – безжалостно сказал он, протянув руку.

Я всё поняла. Это был конец.

Трясущимися руками я достала из сумочки ключи.

– Я дал тебе всё, вытащил из грязи, и что ты сделала? Я думал, ты не такая, как все.

Я почувствовала себя самой последней тварью на Земле. Мне хотелось кричать, что это он довёл меня, что он сам меня к этому подтолкнул, но он был непроницаем. Мои слова отскакивали от него, как теннисные мячики.

– Я отвезу тебя.

Он ждал, пока я стащу вещи в машину. Там была одежда и ноутбук, который он подарил мне на день рожденья. Больше мне ничего не принадлежало в этой квартире. Всю дорогу молчали.

Высадив меня на Патриотов, почти выбросив сумки из багажника на дорогу, он сказал сквозь зубы:

– Лживая тварь.

И уехал.

Вовка даже рад был моему неожиданному возвращению: он соскучился. И я была рада ему. У меня никого не осталось. А он, потерянный, слабый, отвратительный человек, был рядом. Единственный, кто ни разу меня не бросил. Мама ушла. Юра ушёл. А Вовка был на месте.

– Вот козёл… – констатировал он, когда я втащила сумки в провонявшую сигаретами однушку.

Я легла на кровать и в голос зарыдала. Он сел рядом, стал гладить меня по плечу неловкими, неуверенными движениями:

– Ну ты чего?.. Этот бросил, другой будет. Ты вон теперь какая девка! Видная.

Не знаю, сколько дней я так пролежала. Время слиплось, как разогретые бруски пластилина – в один ком. Я представляла себя деревом, которое спилили и потом ещё разрубили пополам. Не за что было держаться. Мне звонили с работы, но я не находила в себе сил ответить. Писали знакомые, но меня это не интересовало. Я просто лежала и перебирала мысли: как я всё испортила, как же было хорошо и как мы это упустили, как я люблю его и как он больше никогда не подпустит меня к себе.

Потом Вовке надоело наблюдать моё затяжное лежание. Он перестал носиться со мной как с писаной торбой.

– Твоя черепаха сдохнет, если ты её не будешь кормить, – как-то сказал он.

И я сделала над собой усилие: вышла на улицу за едой для Лунатика. И вдруг обнаружила себя посреди городского ноября, с серым небом, шумной дневной жизнью, людьми, спешащими по делам. Мир не рухнул из-за моей боли. Он жил как ни в чём не бывало. Я сделала первый шаг, второй шаг… и двинулась навстречу зимнему холоду, баюкая чёрную дыру внутри.

19. Дашенька

– Ладно, спасибо.

Бросай скорее трубку!

О, предательницы!

Разве можно им верить? А я-то балда, балда! Зачем полез? Хожено уже этими тропами. Ничего нового. Ева всё тянется и тянется к запретному плоду, хоть кол на голове теши. Миллион раз лиши её рая, и света, и безмятежности, а она всё будет болтать со змеями. Потому что сама змея. Ух, женщины!

А мы-то тоже – хороши! Они хвост распустят, глазками нефритовыми блеснут – и мы уж готовы смести весь мир да на золотом совочке им подать. Иаков горбатился четырнадцать лет за Рахиль… Менелай десять лет стоял у троянских стен в поисках справедливости… А великий поэт схлопотал пулю в живот из-за всех этих финтифлюшек! Вот и не надо сочинять про женские ножки! До чего они его довели? Такие ножки не по лугам порхают, а по лаве раскалённой. Ходят и здравствуют вполне. Потому что геенна огненная – это и есть их природная стихия, помяни моё слово.

Ты думаешь они прилежные супружницы и рачительные матери думаешь что пахнут молоком и жизнью и затем качали тебя в колыбели чтобы огородить от всего дурного укрыть от сглаза сотворить из тебя человека да нет они вынашивают тебя для одной цели чтобы мучить от самого твоего рождения чтобы напустить слёз в твоё детское питание и кусачих слов в твои уши и слова эти роятся потом в душе всю жизнь мы им нужны потому что сами они никак вынести не могут несмолкающего внутреннего роя темноты он жужжит и не даёт им покоя и они всю дорогу ищут в кого бы его отхаркнуть в мужа в сына или друг в друга ты прекрасно знаешь как они в голод и войны продавали на базаре толчёное стекло выдавая его за соль чтобы выкормить детей своих и так мы росли на чужой гремучей смерти как они исподтишка управляли не только в домах своих но и в лавках с пряностями на заводах с конвейерами в правительственных кабинетах как они шептали в постелях своим любовникам о силе о золотых приисках и завоеваниях как им мало всегда всего целого мамонта квадратных метров пушистых шуб и звона монет и всегда надо чего-то сверху хитрой еды например пятипроцентного творога именно пятипроцентного или нового шкафа для одежды потому что уже вешать некуда или школу получше для ребёнка и когда они взбесят нас до того что тело нальётся яростью когда они убедят нас что мы дикие воины и добытчики когда науськают друг на друга