Не поддающийся (чувствам) - Дарья Волкова

– Да, очень видный и свободный мужчина. Офицер.

Так… Так-так-так.

– И бабушка у Рены очень интересная. Ты знаешь, откуда у них такие имена? Вы с Гулей мне наврали про цыган.

Я снова вздыхаю. Только моя мама могла принять на веру слова про цыганское происхождение Рены.

– Не знаю и знать не хочу.

– Ты хочешь сказать, что эта девушка тебя совсем не интересует?

– Да откуда ты вообще это придумала?! – я все-таки взрываюсь.

– Я? Придумала? Я. Видела. Я видела тебя с синяком. Я видела твои глаза. Видела, что ты сам не свой. Ты таким не был никогда. Ни-ког-да! И если я придумала, то скажи мне сейчас и прямо, что к этой девушке ты ничего не чувствуешь и между вами ничего нет. Я попрошу у тебя прощения и больше никогда о ней не заговорю.

Мне кажется, что я совсем не знаю свою мать. Что говорю с незнакомой женщиной. Что за упрямство, откуда оно?! Я только-только разобрался и принял решение держаться от Рены Петровской подальше, и вот, пожалуйста – мать сталкивает нас лбом в лоб. Я даже предположить не мог, что кто-то когда-то будет так вмешиваться в мою жизнь. Любого после этого я бы вышвырнул из своей жизни.

Но не маму же.

– Она очень нравится тебе, правда?

Правда в том, что я ни с кем не хочу и не могу обсуждать это. Нравится? Да вряд ли словом «нравится» называется то, что я стал ее первым мужчиной, потом технично получил от нее по морде, на предложение встречаться услышал встречное: «Давай дружить». А еще, когда я вижу рядом с ней Каминского, то мне хочется проредить зубы нашему руководителю направления переработки. Это называется не «нравится». Это что-то другое. Но я понятия не имею, что это и как называется.

И уже тем более не собираюсь все это объяснять матери.

– Послушай, хочешь дружить с Петровскими – дружи. Но ни слова о свадьбе. Я серьезно, мама!

– Хорошо.

Опять это на показ согласное «хорошо». Которое мне дико не нравится.

***

На следующий день у меня были грандиозные планы на допрос с пристрастием Ватаева, но позвонила Юлия Борисовна, и я практически до обеда разгребала накопившуюся за выходные текучку. Заглянула к Рустаму, но его Ватаевость отсутствовала, и помощница сказала невнятно: «Он где-то тут».

Из своего «где-то тут» Ватаев материализовался именно тогда, когда мне после обеда на уши снова подсел Каминский. Я по-прежнему не понимаю, что ему от меня надо, но нет ни одной внятной причины послать его. Леонид симпатичный, веселый, интересный собеседник и, в отличие от Ватаева, строго соблюдает дистанцию. А еще он по статусу равен Рустаму. То есть, один из топов «Балашовского». Только фамилия не Балашов и не Ватаев. В общем, посылать его будет только дура. Или я.

И Лика, как назло, стала встречаться с каким-то парнем, и у нее пропал интерес к Каминскому. А мне что с ним делать?!

– Добрый день.

Тон у Ватаева такой, что сразу понятно, что у него не «день» и не «добрый». С таким лицом только по кладбищу в Румынии гулять.

Каминский в противовес ему лучезарно улыбчив.

– Ухожу-ухожу-ухожу. Не буду мешать.

Помешать Ватаеву – это утопия.

Он без приглашения садится напротив меня и сверлит мрачными глазищами. Что? Что я такого сделала?! Это твоя мать вчера устроила локальный апокалипсис в нашем доме, а я тут не при чем, и не надо на меня так смотреть!

– Я поговорил с матерью. Этого больше не повторится.

Интересно, «этого» – это чего? Визитов Танзили Ильмановны в наш дом? Сватовства? Наших с Рустамом хоть каких-то «неуставных» отношений? Но не один из этих вопросов я не могу задать вслух и отвечаю коротко:

– Хорошо. Спасибо.

Ватаев молчит и продолжает сверлить меня все таким же мрачным взглядом. Желание задавать ему какие-либо вопросы пропадает. В конце концов, все очевидно. Рустам во всем этом такая же жертва обстоятельств, как и я. В нюансы его отношений с матерью мне лезть совершенно не хочется. Очевидно одно: эта дурацкая ситуация ему не нравится ровно так же, как и мне. Я б тоже офигела, если бы Ленэра к кому-то явилась с предложением взять меня «взамуж». Но она такого никогда не сделает. У нее другие методы усложнять мою жизнь.

– Тебя раньше замуж звали?

Даже моргаю от неожиданности. К чему вопрос? К тому, что чести высокой не оценила?

– Ты первый.

И двусмысленность фразы тут же сгущается в воздухе. У Рустама меняется взгляд. Он смотрит на меня теперь совсем иначе. Ты вспоминаешь, да? Нам не надо это вспоминать!

Но я вспоминаю тоже. Ярче всего – прикосновения его губ к шее и плечам. И как обнимал после. И вдруг хочется все-все ему рассказать. Про доцента этого уродского, про то, что Ленэра мне не поверила – не поверила так, что я и сама в себе какое-то время сомневалась, про то, как собирала себя потом, как отбивала руки и ноги на тренировках, заглушая физической болью боль душевную, как восстанавливала в себе веру в то, что у меня есть семья – в этом я без

Аира бы не справилась, но даже ему ничего не рассказала, несмотря на его осторожные расспросы. А сейчас, именно сейчас и здесь мне хочется все-все рассказать Рустаму. Не знаю, почему! Словно он тогда заронил в меня какую-то… какую-то капсулу доверия! Я впервые в его руках почувствовала себя абсолютно безопасно. Хотя это, конечно, иллюзия. Но такая сладкая. Которой невозможно сопротивляться.

Но сейчас я не голая в его руках, я сижу в своем кабинете. И сил сопротивляться неуместным желаниям у меня сил хватает.

– Я очень рада, что мы все обсудили и друг друга поняли, – тон мой фальшиво бодрый. – Если ты не возражаешь… – указываю пальцем монитор.

Давай уже поставим точку в этом нашем нелепом… непонятно чем!

Лицо Рустама мгновенно закрывается, взгляд снова становится мрачным.

– Конечно, – он пружинисто встает. А я смотрю вслед его спине и вспоминаю, куда дела визитку его матери. Мне вдруг непоследовательно хочется в гости к этой женщине!

Боже, что ты за человек. Рустам Ватаев, что рядом с тобой мне в голову приходят