Не поддающийся (чувствам) - Дарья Волкова

Теперь и мне эта версия кажется бредовой. Тем больше вопросов к уважаемой Танзиле Ильмановне. Но это потом. А пока Рустам продолжает.

– У моей мамы есть… своеобразные идеи. И… Извини. Извини, Рена, получилось глупо. Я выезжаю. Я все исправлю.

Чего это он собирается исправлять? Отказаться от сватовства матери? Сказать, что передумал? Слушай, давай не будем увеличивать абсурд!

– Я тебе очень прошу, Рус… Не приезжай. Я тут сама… все решу.

– Да?

– Ага. Выкачу такой калым за невесту, что твоя мать сама откажется.

Понятия не имею, откуда в моей голове взялось это слово – «калым». И откуда я знаю, как его применять. А еще я понятия не имею, какой ожидала реакции на эти слова. Должно быть смешно. Я же пошутила. Кажется.

Но Рустам не смеется.

– Ты уверена, что знаешь, как называются цифры с таким количеством нулей?

Ах, вы посмотрите! Вот даже так?

– Я разберусь, Рус. Не приезжай. Пожалуйста.

Под конец интонации по-настоящему просительные. Я по какой-то неведомой причине боялась встречи Рустама с Аиром. А если сюда еще и присовокупить Ленэру... Она способна из всего при необходимости устроить Армагеддон. А уже если у нее есть повод….

А вообще, интересно, что она про это все думает? В ее строгую систему ценностей такое вот «сватовство» вписывается? Мне приходит в голову неожиданная мысль – что вот сейчас там, в гостиной, идет столкновение двух миров, двух мировоззренческих пластов. И я могу пропустить поистине тектонические последствия.

– Рустам, я пойду. А то вдруг меня там без меня уже в гарем продали.

Заканчиваю нервным смешком. Рус отвечает вздохом.

– И все-таки я приеду.

– Я не открою тебе дверь! – понимаю, что звучит грубо и смягчаю. – Все в порядке, Рус. Правда. Я разберусь.

Он отвечает после паузы.

– Ладно. С матерью я поговорю наедине.

Мне вдруг становится непоследовательно жаль, что я не буду присутствовать при этом, наверняка, тоже тектоническом диалоге – судя по тону Руса. Но мне пора и самой принять участие в другом разговоре. Я бросаю в трубку «Пока!» и покидаю свое временное пристанище на кухне.

***

В гостиную я захожу как раз на последних этапах жизнеописания семейства Ватаевых – судя по тому, что звучит имя Марата Хасановича. Бросаю взгляд на Ленэру. Ну, чем крыть будем? И будем ли? Я с трудом справляюсь с нервным смехом. Ленэра сидит с таким видом, будто ей предстоит сейчас быть оппонентом на защите крайне любопытной диссертации. Аир хлопает по стулу рядом.

– Садись, чаю налью.

На меня смотрят все трое. А я упорно стараюсь не пялиться откровенно на мать Рустама. Боже, я думала у нас семья с приветом. Да Ватаевы могут эти приветы всем желающим по радио передавать!

– У вас такое красивое имя, Ленэра Арленовна, – у Танзили Ильмановны очень приятный тембр голоса. И своеобразный говор, с мягким, чуть раскатистым «р-р-р-р». – Оно французское?

Ленэра выпрямляется, хотя и до этого не сутулилась – она этого, по-моему, не умеет в принципе. Но сейчас у нее в спине будто балка железная. Ой, зря вы так разговор повели, уважаемая Танзиля Ильмановна, зря. Сейчас же лекция будет, сто процентов. Краем глаза вижу, как у Аира ползет вверх угол рта. Ему еще смешнее, он же тут родословную Ватаевых слушал. От седьмого колена. Сейчас наша очередь. Будем выяснять, чье кун-фу круче.

– Французское? Берите выше. Ленэра – это сокращение от словосочетания «Ленинская эра», – чеканит Ленэра.

Танзиля Ильмановна растерянно моргает.

– А вот Аир… – она оборачивается к дяде. Он тут же принимается снова ей подливать чаю. Они же так лопнут! – У нас тоже встречается такое имя. Оно красивое.

– Аир – аббревиатура из инициалов Алексея Ивановича Рыкова.

– Кто это? – искренне недоумевает Ватаева.

Все. Сейчас точно будет извержение.

– Рена, неси!

Я встаю, оборачиваюсь спиной и прикусываю подушечку большого пальца, чтобы не хохотать в голос. Танзилю Ильмановну мне сейчас искренне жаль, я даже о ее безумном сватовстве забыла. Пока я сражаюсь с книжным шкафом – ключ опять заел – за спиной слышится изумительный диалог.

– А… А Арлен? Это точно французское имя!

– Армия Ленина.

– А… А Жорж?! Вот Аир же Жоржевич! Жорж – точно французское имя.

Я, наконец, открываю шкаф и тяну с полки первый том. Ленэра неумолима.

– Жорж – в честь Жоржа Помпиду.

– Кто это… Слушайте, мне дочь говорила, что у вас цыганские корни! Ей так Рена сказала.

– Рена, как это понимать?

Я плюхаю на угол стола первые четыре тома полного собрания сочинений.

– Я просто неудачно пошутила.

Сажусь за стол и принимаюсь, наконец, за чай с ароматным кексом. И искренне, от всей души болею за Танзилю Ильмановну. Она, надо сказать, достойно держится. И внимательно слушает рассказ Ленэры – про прадеда, профессионального революционера, именно так, профессионального. Вот он, кстати, в Париже бывал. И не только. На каторге тоже. В комплекте, так сказать. Про полное собрание сочинений Ленина с дарственной надписью, на которую у нас принято не дышать. Про то, кто такие Рыков и Помпиду. Вообще, это все такая пыль и тлен для сегодняшнего дня. Давно исчезли эти люди, идеи, лозунги. Мир совсем другой. Да и Ленэра – человек, мыслящий реалиями сегодняшнего дня. Но вот это наше красное прошлое бережно хранится и оберегается. Просто потому, что оно – наше.

Я в какой-то момент понимаю, что Танзиля Ильманова слушает Ленэру не просто потому, что так диктует долг вежливости. Ленэру так-то вообще переслушать невозможно, если она садится на своего любимого конька. Но матери Рустама это все искренне интересно. Она явно от этих тем далека, но вникает, пытается понять. Будто все это для нее очень важно.

Ленэра выдыхается. Такое на моей памяти впервые. Пьет чай, переводит дыхание. Танзиля Ильманвона этим пользуется.

– Спасибо, что рассказали, Ленэра Арленовна, – ее голос мягкий, медоточивый. – У вас замечательная семья. Такая удивительная история. Как хорошо, что вы это все сохраняете.

Так, кажется, Ленэра поплыла от такого количества похвалы. Вот она какая – сладкая восточная лесть.

А вот и не поплыла.

– Спасибо. Как видите, у нас очень разные, мало чем схожие семьи, – припечатывает Ленэра. – И ценности разные.

– Разве? – Танзиля Ильмановна невозмутима. – И в чем же они разные? Вы разве не