Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

мою попытку компенсировать ей переезд, так что намеренно попросил Алёну не озвучивать эту информацию в лоб. Все это есть в оставленных для Кристины документах, если переупрямит себя и хотя бы попытается вникнуть — понять это не составит никакого труда.

Кухарку тоже выбрал сам. Алена предложила шеф-повара из ресторана, но эту идею отмел сразу. Кристина не любит высокую кухня с ее муссом из фуа-гра и прочей херней. Она любит простую еду и мясо. Первых кандидаток я почти сразу забраковал — обе слишком сухие, неразговорчивые, больше похожи не строгих учительниц в школе. Галина Петровна, пятьдесят с лишним, с нашим местным говором и руками, как у моей матери, прошла собеседование блестяще. Пока рассказывала про вареники и пампушки, оказалась разговорчивой и ненавязчивой, даже у меня пару раз рот дернулся в улыбке. Такая пробьет даже Тарановский сарказм. Наверное.

Я маневрирую через пробки, но мысли снова возвращаются к Кристине.

Представляю, как она ходит по квартире, которую я выбрал, трогает вещи, которые я заказал. Представляю, как морщится от мрамора и люстры. Разглядывает детскую. У нее полный карт-бланш менять все как захочется — хоть с сегодняшнего дня. На карте — безлимит.

Несмотря на случившееся, она — мать моего сына.

Ненавижу эту пафосную хрень, но по факту — в ее руках мое личное чудо.

Если не тратить на них деньги — то нахуя их вообще тогда зарабатывать?

На экране телефона всплывает входящее сообщение от Лизы. Наверняка интересуется, почему опаздываю — обычно ничего такого я себе не позволяю. Не отвечаю. Не потому, что похер. Потому что я до сих пор в этой неделе, в пентхаусе, в ящиках, которые опустили ради нее.

Всю сраную неделю не могу отделаться от ее взгляда, там, в долбаном норвежском ресторане. Как Таранова на меня смотрела, как сжимала ручку, перед тем как подписать. Могла бы содрать с меня кожу взглядом — сделала бы, кажется, не раздумывая, и рука бы не дрогнула.

Хотя пришла туда с надеждой в глазах. И когда я раздавил эту надежду как окурок — я полностью отдавал себе отчет в том, что делаю. В том, что ничего как раньше у нас уже не будет, я знал еще в нашу с Шерманом первую встречу, когда мы просканировали всю ситуацию вдоль и поперек с юридической точки зрения. Я выбрал самый правильный для себя и сына вариант. И нет, сердце у меня ни разу не ёкнуло. А чтобы оно не ёкало и у Тарановой, сразу избавил ее от ненужных иллюзий — еще раз забраться ко мне в постель у нее ни хуя не получится. Деньги, которые она получит, должны компенсировать мой ебучий эгоизм.

И все же, когда увидел ее живот — еще довольно маленький — что-то неприятно треснуло. Не моя броня, нет. Что-то глубже, чего я не касаюсь. И что потом, по возвращению домой, на всякий случай залил бетоном.

Отогнал эту мысль тогда, в ресторане, и отгоняю сейчас.

Оставляю только холодный прагматичный расчет.

Мой сын будет со мной — точка. Аксиома. Кристина все подписала, значит, приняла правила моей игры. И до родов она будет здесь, под моим полным контролем. Она не исчезнет, не сбежит, и никто не сможет использовать ее против меня.

Она думает, что я монстр. Ок, но этот монстр знает, как держать все в своих руках.

Я паркуюсь у ресторана, выключаю двигатель.

Тишина в салоне, блять, как перед боем. Бросаю взгляд на телефон, где до сих пор светится уведомление с камер.

Одно движение пальцем — и я ее увижу.

Но… в пизду. Смахиваю его даже почти без сожаления.

Таранова — просто часть моей жизни сейчас, но она больше никогда не станет чем-то большим.

Беру с пассажирского сиденья букет белых лилий, завернутых в какую-то тонкую шелестящую бумагу. Алена выбрала. Я бы не стал возиться с цветами, но она настояла, когда попросил ее пробить бронь в ресторане, который выбрала Лиза: «Вадим Александрович, это знак уважения». Уважение, блять. Как будто Лиза не знает, что я не играю в эти игры. Но я беру букет, потому что похер. Пусть будет.

Ресторан встречает приглушенным светом и запахом дорогого вина. Мраморные столы, черные кожаные кресла, официанты, которые двигаются, как тени.

Лиза уже здесь, за угловым столиком, где свет от хрустальной люстры падает на ее лицо, как на картину. Она в темно-зеленом платье, облегающем, как вторая кожа, волосы собраны в низкий пучок, одна прядь падает на шею. Я целиком отдаю себе отчет в том, что Сафина — чуть ли не самая не-красивая женщина в моей жизни. Что я могу позволить себе любую ТОП-модель с подиума. Но мне нравится ее искренность — она хотя бы не пытается перекроить себя, вместо этого компенсируя недостатки внешности довольно устойчивым и основательным внутренним содержанием. Она прохладная и уравновешенная. Не склонная к бессмысленной рефлексии.

Как я.

Но конкретно сейчас ее взгляд встречает меня легкой грустной улыбкой, как будто она заранее знает, что я пришел не ради нее.

— Авдеев, — слегка прищуривается, когда я подхожу, и ее голос. Хоть и звучит мягко, но слегка царапается. Еще одна черта, которая мне в ней нравится — она не истеричка, но умеет за себя постоять. — Я подумала пробки решили подарить мне еще полчаса наедине с этим прекрасным совиньоном.

Я пропускаю остроту мимо ушей, кладу букет на стол, сажусь напротив.

Она изучает цветы, проводит пальцами по лепесткам.

— Три недели молчания, и ты с цветами. Это что, извинение?

Лилии пахнут слишком сладко, как ее духи, и я уже жалею, что не выбросил их по дороге.

— Это не извинение, Лиза, — откидываюсь на спинку кресла. — Это вежливость и ужин. Попроси выбросить, если не нравится.

— Очень элегантный букет. У твоей помощницы безупречный вкус.

Она ставит цветы в узкую вазу, которую тут же приносит официант. Берет меню, но продолжает бросать в меня осторожные взгляды.

Мы делаем заказ. Я — стейк и воду. Она — что-то легкое, рыбное. Разговор течет ровно, ни о чем. Общие знакомые, последние новости, пара светских сплетен, которые Лиза пересказывает с легкой иронией. Я поддерживаю беседу на автомате, киваю, иногда вставляю реплику. Мозг работает в фоновом режиме, просчитывая варианты, как лучше начать этот разговор. Хотя какой, к черту, «лучше»? Есть только один способ. Прямо.

— Лиза, — я жду, пока официант унесет тарелки перед тем, как подать ей десерт, — нужно поговорить.

Она отставляет бокал, ее пальцы замирают