Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

напрямую не убрал… черту, за которой это стало просто вопросом времени, начертил именно он. С точки зрения его морали, у него полностью развязаны руки поступать так, как ему хочется.

Как это будет «правильно» для него.

Или как она там сказал? «Исходя из интересов моего сына и моих».

Меня в этих интересах он не обозначил даже пунктиром.

В этой стерильная тишина, как в музее, чувствую себя самым ценным экспонатом с табличкой «Собственность Авдеева».

Я возвращаюсь за брошенной в гостиной сумкой. Белоснежный диван продолжает «смотреть» на меня как на унылое говно, не достойное даже его касаться. Ну и ок, мне не привыкать сидеть на полу. Тащу сумку на кухню, надеясь, что хоть там найду уголок, который смогу отвоевать у этой инстаграмщины.

Но черта с два.

Кухня — точно, как из журнала. Как будто Авдеев листал его, выбрал то, что понравилось ему, ткнул пальцем — и как по мановению волшебной палочки все сделали именно так. Черные глянцевые шкафы без ручек, тяжелая мраморная стойка, такая глянцевая, что в нее можно смотреться как в зеркало. Холодильник, кофемашина, которая, блять, умнее меня, и плита, на которой можно собрать не только ужин, но и кибертрак. Все блестит, все идеально, ни пылинки — ни соринки. На стойке — корзина с фруктами, обернутая в красивую прозрачную упаковку, но без записки. Уверена, еще один штрих Алёны. Хочу швырнуть все в мусорку, но вместо этого открываю шкафы, ищу, куда бы засунуть свои миски.

Открываю один — пусто, только пара бокалов, как в шоуруме. Другой — тарелки, белые, без единого узора, очень ресторанные, идеальные для фудфото. А мои миски с цветочками, потертые, с историей, выглядят здесь, как и я — чужими и абсолютно неуместными. Пробую поставить их на полку, но это выглядит абсолютно убого. Заварник вообще не лезет — слишком пузатый для этих стерильных шкафов. Масленка падает, чуть не раскалывается, я уговариваю себя не реветь. Уговариваю себя не быть тряпкой, не раскисать.

Но внутри все кипит.

Я не вписываюсь. Как эти миски. Как будто Вадим специально сделал так, чтобы мне здесь не было места.

Оставляю все на стойке, как бомбу, которую не знаю, как обезвредить.

И вздрагиваю, когда домофон длинную мелодичную трель.

Мнусь, не спешу открывать. Не хочу, потому что на сегодня мне и так достаточно впечатлений, а это определенно еще одна «деталь» моей новой жизни. Не тешу себя иллюзиями, что это может быть Авдеев — у него есть свой ключ, и личный, замаскированный под помощницу андроид, через которого, как оказалось, мы вполне можем контактировать. Я бы перекрестилась, если бы Его Грёбаное Величество явился просто чтобы поздороваться или проверить, как я устроилась в этом высоко комфортном террариуме.

— Кто там? — бормочу в трубку, разглядывая на маленьком цветном экранчике незнакомую мне женщину.

— Галина Петровна, кухарка, — отвечает голос, мягкий, с теплым местным акцентом.

Нажимаю кнопку, открываю дверь, и через минуту в гостиную входит женщина лет пятидесяти, с круглым лицом, добрыми карими глазами и легкой сединой в темных, собранных в пучок волосах. На ней простое платье в мелкий цветок. У нее добродушная улыбка, так же не стыкующаяся с этим местом, как и я. Почему-то начинаю чувствовать себя дурой за мысли о камерах слежения.

— Кристина Сергеевна, да? — говорит она, ставя на стойку корзину с продуктами. — Я Галина Петровна, можно просто Галя. Буду готовить для вас. Утром приезжаю к завтраку, вечером уезжаю после ужина. Что любите? Есть какая-то аллергия?

Я стою, скрестив руки, и пытаюсь найти в ней подвох. Она слишком добрая, слишком настоящая для этого места. Но она тоже на зарплате у Авдеева, как Виктор и «Роллс-Ройс».

— Аллергии нет, — говорю так, что слова царапают горло. Делаю глубокий вдох, чтобы толкнуть речь, заранее обреченную кануть в лету. — Мне не нужна кухарка. Я два года питалась объедками из мусорных баков. Мой желудок способен пережить отсутствие сбалансированных боулов и карбонары.

Галина Петровна замирает, ее брови взлетают, но потом она смеется — тихо, по-доброму, как будто я ребенок, который брякнул глупость. Хочу огрызнуться, но ее смех как будто смывает мою злость, и я чувствую себя еще большей дурой.

— Ой, Кристина Сергеевна, не пугайте меня, — говорит, качая головой. — Из мусорки, надо же. Ну, я вам такое приготовлю — лучше любого ресторана. Утречком, может, сырники? Или омлет — пушистый, сливочный, съедите — и пальчики будете облизывать. А на обед — борщ, с пампушками. Хотите?

Я смотрю на нее, и в груди шевелится что-то теплое.

Не знаю, специально она или нет, но, если бы предложила что-то в духе «херь под волшебной херью в окружении дорогой эксклюзивной хери», у меня бы точно случилась истерика.

— Я люблю сырники, — поджимаю губы. — Только без изюма. Ненавижу изюм. И борщ… хочу. С пампушками.

Выдыхаю. Физически чувствую, как стальной стержень, который я впихнула в себя через задницу в ту минуту, когда села в авдеевский джет, становится мягким и уже не держит.

Она кивает, как будто я дала задание государственной важности, и начинает раскладывать продукты из корзины. Ее пухлые аккуратные руки двигаются быстро, уверенно, и выглядит она здесь намного правильнее, чем я. Как дома.

Когда ловлю на себе любопытный взгляд, чувствую себя идиоткой — понятия не имею, что говорить. Она смотрит внимательнее, я невольно отворачиваюсь, чувствуя, как горят щеки.

— Что? — бормочу, теребя край кардигана. — Пятно на мне где-то?

— Да нет, Кристина Сергеевна, — Галина Петровна улыбается и прищуривается, напоминая солнышко из какого-то старого детского мультфильма. — Просто вы красивая такая. Впервые такую девочку вижу. Как с картинки, честное слово. Глазки такие, личико — ну прям куколка.

Я фыркаю, но внутри что-то сжимается. Она не врет, это ощущается. Почему-то ее слова похожи на мои несчастные миски — такие же потертые, но настоящие. Хочу сказать что-то язвительное, но язык не поворачивается. Вместо этого мямлю:

— Я не куколка. Я — бракованная Барби Вадима Александровича.

Она снова смеется, всплескивает руками, и на этот раз невольно улыбаюсь в ответ, как дура.

Ее доброта — как воздух, которого мне так не хватает в этой квартире.

Галина Петровна замечает мои миски на стойке и ахает, как будто нашла сокровище.

— Ой, какая красота! — разглядывает, крутит в руках заварник с цветочками. — Старенькое, но с душой. Это ваше, Кристина Сергеевна? С собой привезли?

— Да, — безобразно расклеиваюсь и шмыгаю носом. — Из Осло. Купила на блошином рынке. Думала, хоть что-то свое тут будет.

— И правильно! —