Развод и запах свежего хлеба - Юлия Ильская

своего прошлого. Закрылся от людей, от самого себя, словно построил вокруг себя стену, за которой было безопасно и спокойно, но очень одиноко, – его голос становится тише, сдержаннее, и я чувствую, как трудно ему даются эти слова. – Я заставил себя поверить, что так правильно, что мне больше никто не нужен. Просто жил одним днём, делал хлеб и избегал людей, эмоций, привязанностей. А потом… появилась ты. И как-то совершенно незаметно для меня, ты всё перевернула вверх дном.

Он снова замолкает, тяжело выдыхая, и осторожно проводит большим пальцем по моей щеке, словно не веря, что я действительно здесь.

– Ты вернула меня к жизни, Ника. Я снова почувствовал себя живым. Захотел снова доверять, открываться, впускать кого-то в своё сердце. А я думал, этого уже не произойдёт.

Я смотрю на него, чувствуя, как горло сжимает комок. Глеб был для меня загадкой с первого дня знакомства, но только сейчас я начинаю по-настоящему осознавать, сколько боли, разочарований и горечи скрывалось за его суровым, непроницаемым видом.

– Глеб, – тихо произношу я, глажу его ладонью по плечу и осторожно прижимаюсь ближе, стараясь утешить и защитить его от всего плохого. – Кто ты? Почему Макс сказал, что знает тебя?

Он замирает на секунду, глаза темнеют от воспоминаний, которые явно не доставляют ему удовольствия. Затем он вздыхает и, словно приняв окончательное решение, говорит спокойно, хоть и с заметным напряжением:

– Я был сотрудником ОБЭП. Вёл одно очень громкое дело против компании, где твой Макс работал и где его начальником был этот самый Сыромятников. Я уже подошёл слишком близко, раскопал много такого, что не предназначалось для чужих глаз. И в какой-то момент меня просто подставили. Фальшивые улики, ложные показания свидетелей. Я провёл полгода в СИЗО, пока длилось следствие. Полгода в камере, с полной неизвестностью впереди…

Его голос становится глухим и надтреснутым, он отводит взгляд, словно боится снова погрузиться в те ужасные воспоминания.

– Меня оправдали, конечно, не смогли доказать мою вину. Но что с того? Жизнь уже разрушилась. Репутация была потеряна. С работы попросили уйти по собственному, а я и сам не хотел там оставаться после всего, что случилось. Но хуже всего было другое. Как только меня задержали, жена сразу же подала на развод. Не поверила мне ни секунды, не поддержала… Дочь была слишком мала, чтобы понять, и жена убедила её, что я преступник и плохой человек. Сейчас дочери шестнадцать, а она даже слышать обо мне не хочет. Для неё я чужой, ненужный.

Его слова отзываются во мне такой болью, что на глазах наворачиваются слёзы. Я даже представить не могу, каково это потерять семью в одно мгновение, потерять доверие близких и уважение коллег. Оказаться никому не нужным, даже собственной дочери. Сколько же он пережил и как долго носил эту боль в себе?

– Глеб, мне так жаль… – говорю я тихо. – Я даже представить не могла, что тебе пришлось пережить такое. Это просто ужасно…

Он чуть усмехается, грустно, устало, проводит большим пальцем по моей щеке и тихо произносит:

– Я думал, это конец. Что больше не смогу никому довериться, не захочу никого впустить в своё сердце. Я сбежал сюда, чтобы спрятаться от всего мира, от всех напоминаний о том, что случилось. И жил так, пока не появилась ты. Сначала ты меня раздражала своей несговорчивостью, а потом… – он чуть улыбается, – потом я понял, что снова начинаю чувствовать. Что не хочу больше быть один, что хочу снова доверять, делиться и даже… любить.

Последние слова он произносит почти шепотом, и я поднимаю на него глаза, чувствуя, как внутри всё сжимается и переворачивается.

– Глеб, – шепчу я, едва сдерживая волнение. – Теперь ты больше не один. Теперь у тебя есть я.

Он смотрит на меня долгим, внимательным взглядом, будто пытаясь убедиться, что я действительно здесь и что это не просто слова. Затем притягивает меня к себе так близко и крепко, что я почти перестаю дышать, и тихо говорит:

– Я знаю, Ника. Теперь я это точно знаю. И никогда больше не отпущу тебя. Потому что теперь ты и есть мой новый смысл.

Мы долго лежим так, прижавшись друг к другу, молча, спокойно, чувствуя тепло и защищенность, которых нам обоим так долго не хватало. И я понимаю, что больше не хочу никуда бежать, ничего доказывать и никого искать. Потому что здесь и сейчас это моё настоящее счастье. И, судя по тому, как крепко Глеб меня держит, его счастье тоже.

Глава 49

Просыпаюсь я медленно после долгого и очень сладкого сна. Лежу, смотрю в потолок, слушаю дыхание Глеба, которое чуть-чуть касается моей щеки, и не верю сама себе: это всё на самом деле происходит со мной?

Поворачиваюсь и осторожно смотрю на него. Он лежит на боку, рука под головой, спокойный и расслабленный, какой-то совсем домашний и невероятно родной. Как будто всю жизнь я просыпалась рядом с ним и другого никогда не было.

– Доброе утро, – тихо говорит Глеб, не открывая глаз. – Хотя уже, наверное, добрый день.

– Добрый, – улыбаюсь я. – Прости, не хотела тебя будить.

– Ты и не будила, – отвечает он и, потянувшись, крепко прижимает меня к себе. – Просто я чувствую, когда на меня смотрят.

– И как ощущения? – улыбаюсь я, поднимая глаза.

– Очень приятные, – усмехается он. – Ты смотри на меня чаще, ладно?

– Договорились, – тихо шепчу я, и Глеб, улыбнувшись, касается губами моего лба.

Такой простой, почти домашний жест, от него по всему телу разливается тепло и уют.

Мы лежим так ещё минут десять, просто обнявшись, а потом мой желудок громко и недвусмысленно напоминает, что завтрак я сегодня явно пропустила.

Глеб тихо смеётся, медленно поднимается и протягивает мне руку:

– Пойдём. Тебя пора кормить, а то тут сейчас музыка будет громче, чем на концерте.

Я шутливо толкаю его в плечо, но не отказываюсь и иду за ним на кухню.

– Так, сейчас посмотрим, что тут у тебя есть, – говорит Глеб, уверенно открывая холодильник. Смотрит туда пару секунд, затем кивает. – Ну что ж, жить будем. Сейчас покажу тебе фирменное рагу от деревенского пекаря.

Я сажусь за стол,