Анчутка - Алексей Малых

учили… убивать урусов. Может он и ненавидел его лишь из-за того, что должен был всё это сносить, терпеть, ломать себя. Он даже не знал кто этот урус, которого ищет его наставник, но с самого детства его учили ненавидеть и презирать этого человека.

В первый урок к столбу, или это была коновязь, уж стёрлось из воспоминаний, привязали беглого раба — это был северский. Всё северские тогда казались ему демонами. Они были светловолосы, глаза голубые, почти прозрачные, а кожа под одеждой бела.

В тот день Кыдан заставил его, мальца, которому едва только осьм лет исполнилось, взять лук со стрелами и стрелять в уруса. Конечно, руки у него тогда тряслись от страха и от жалости. Он несколько раз мазал, но хан был непреклонен. Он, грозный воин, встал позади юного степняка на одно колено и, обхватив своими тёплыми, шершавыми ладонями его, пока что по- детски крохотные, натянул тетиву. Она врезалась мальцу в кожу, казалась что надсекнула даже до кости, но тот, закусив нижнюю губу и весь сжавшись, не посмел дать хлынуть слезам, набежавшим в уголках глаз. Было ли плакать позорно? Малец фыкнул, выпятив губу вперёд в желании сдуть предательскую мокроту — в противном случае, хан опять его высечет. Он всегда лично его сёк.

— Манас, ты столько раз убивал коз и зайцев, неужели ты не можешь попасть в этого паршивого пса? — его слова звучали с пренебрежительной насмешкой.

— Это же человек? — детский голос дрогнул.

— Где?! Это всего лишь урус. Они убили твою мать, Манас. Из-за них моя сестра ни разу не приложила тебя к своей груди. От этого ты не познал материнской ласки, Манас, — с этими словами он отпустил тетиву, что та щёлкнув возле уха мальца, задела его щёку, оставив красную полосу.

Раб упал возле вертикальной коновязи, и хрипел от раны — стрела попала в бок. Она не была смертельной, по крайней мере, урус умирал бы долго. Его прежде пытали: лицо представляло собой сплошной синяк, опухшие губы висели и шлёпали, и он мог едва лишь приоткрыть глаза. Руки были связаны сзади, а к коновязи был прикован длинной цепью за ногу.

Кыдан развернул к себе мальца и, вложив в его руки свой кинжал, своими скрепив его пальцы на рукояти с изумрудом на навершии, заглянул в глаза с безмолвным приказом. Подвёл к тому держа за плечи, больно сжав их в своих руках. Пленный, осознавая приближения смертного часа, смотрел на тех с равнодушным спокойствием и даже попытался искривить губы в блаженной ухмылке.

Кыдан подтолкнул Манаса в спину. Тот не решался. Стоял и просто бестолково лупился на раненного. Одно дело убить козу, а здесь человек, хотя по внешнему виду и не скажешь. Манас двумя руками перехватил рукоять в обратном хвате, и с ярым криком, изломавшись своим ликом, замахнулся над поверженным урусом. Его руки так и застыли над тем. Для второй попытки он покрепче взялся за рукоять, задрожал всем телом, но так и не смог обрушить клинок вниз. Схватившись с места, Манас отбежал, а его желудок вывернулся, выплеснув наружу скудный завтрак. Откинув кинжал в сторону, бросился со всех ног к могильнику своей матери.

Сколько он лежал на пригорке, густо поросшим травой, не известно. Слёзы уже все вытекли. Жалобная мольба тоже стихла — не отвечала матушка. Мягкие шаги выдернули его из оторопи.

— Дядя прислал тебя за мной? — спросил, поднимаясь из позорного положения, ещё издали узнав своего наставника.

Напротив могильника с кувшином кумыса стоял поджарый воин. Он сипло дышал. Одежда его была, как и у всех степняков — кожаные штаны, сапоги на ремнях, что крепились к поясу на талии, кафтан с бортами и с меховым подбоем и остроконечная шапка с околышем. Только вот волосы были светлее, чем у остальных, почти белые, и глаза, вернее единый глаз был как у урусов бледно голубой, почти прозрачный. Воин отлил немного кумыса на холм и протянул кувшин мальцу. Тот незамедлительно повторил это поминальное действие.

— Он приготовил для тебя наказание. Ты должен его выдержать, молодой господин.

— Креслав, ты ведь тоже урус… Как я мог?! — он беспомощно уставился на того, отчаянно ища ответа, помощи, хоть чего-нибудь, что не извратит его до конца, не сломит.

— Я уже давно не считаю себя северским. Я перестал быть им, когда поклялся служить хану Кыдану.

Весь обратный путь до курени они шли молча. Кыдан, встретив, с присущей ему равнодушной хладностью, Манаса, ставшего перед своим дядей на колени, измерил того уничижительным взглядом и, не сказав ни слова, ушёл в свою вежу. В наказание за дерзкую трусость он приказал привязать Манаса рядом с издыхающим урусом, которому перерезали жилы, что тот мог лишь ползать. Манас видел его мучения. В добавок ко всему хлынул ливень. Раб, изворачиваясь словно гусеница, сам намотал вокруг своей шеи цепь, к которой был прикован — он сам выбрал свою смерть. Но северский лишь скользил по жиже, не в состоянии удавиться сам. Манасу нужно было лишь немного помочь. Уперевшись ногами в столб, он спиной давил на уруса, затягивая на его шее железную петлю. Это был лишь первый урок для Манаса. Он тогда всю дождливую ночь провёл там — Кыдан даже после доклада, о выполнении приказа, не поторопился отвязать племянника от коновязи. А на утро хан десять стрел выпустил в его сторону. И каждая летела в него — Манас же стоял неподвижно, лишь мелко колеблясь, продрогнув за ночь — и каждая лишь скользила возле него, своим пером еле чиркая кожу, а Манас не смел отвести в сторону своих глаз — серых с рыжими подпалинами.

10. Половец Манас

Почему он ненавидит меня, сына своей сестры? Почему он любит меня, сына уруса?

Кыдан с завидным постоянством лично обучал Манаса искусству убийства, предлагая тому каждый раз более изощрённые способы. А если Манас не желал, то Кыдан мучил жертву, до тех пор пока малец не дарил ей смерть. К десяти годам Манас стал более хладным, а убийство для него превратилось в обыденность. Он пытался не слушать свою жертву, не смотреть той в глаза, вообще просто представить себе вместо неё щит или козу и по наитию сделать то, что от него требовали. Вот так, сухо и безотчётно.

А в тот вечер, когда Манас узнал, что Креслав идёт на вылазку к урусам, он тайно решил последовать за ним. Но опоздал. Будь проклят этот конь! Теперь дядя