Без права на ошибку. Спасти свою дочь - Кэти Свит

Смотрю на спящего мальчика и понимаю, я стал папой.

– Давай я сам здесь закончу, – говорю, не желая оставлять своего сына одного в операционной.

Разумом понимаю, Тимоша останется не один, но проконтролировать, как пойдет пробуждение и выход из наркоза мне крайне важно. Я хочу, чтобы мой мальчик был максимально здоров, и сейчас, проводя сложнейшую операцию в собственной жизни, я максимально для этого постарался.

Не знаю, что делал бы, окажись Тима у кого другого на столе. И если бы мне ассистировал не Майоров…

– Дим, там бабка и дед ждут, – кивает на выход. – Мать мальчика в больнице с другим ребенком.

– Знаю, – говорю бегло. – Она у меня.

– В смысле? – Майоров охреневает.

– Поэтому ты перед тем, как отправлять его в наркоз, сказал проверить сердце? – вклинивается в разговор Карпов.

– Да, – киваю. – Проверил? – задаю животрепещущий вопрос и с трепетом в груди жду ответа.

Если у маленького Тимоши что-то есть, то Карпов бы не пропустил. И подгонял бы нас всю операцию, чтобы мы максимально быстро сворачивались.

Но Серега на протяжении всей нашей работы оставался совершенно спокойным.

– Обижаешь, – качает головой друг. – Я такие вещи мимо ушей не пропускаю.

– И что там? – задаю следующий вопрос. Мне дико интересно, прав ли я в своих догадках.

– Да что там может быть? – отмахивается Серега. – Сердце, как сердце, – заявляет.

Значит, Настю обманули и никакого порока у Тимоши нет.

Хм… Ситуация вокруг Яковлевой становится все более загадочней.

– Его мать говорит, что ребенку необходима срочная операция на сердце, – озвучиваю то, что Настя рассказывала мне. – Ищет кардиохирурга, который его возьмет бесплатно.

Серега смотрит на меня, ухмыляется.

– Слушай, ну есть у него небольшой порок, – в конечном итоге сдается. – Но он не критичный, ни на что не влияет и никак не лечится. Понятия не имею, что за спецы сказали его матери делать операцию, но я не увидел ничего критичного.

– Вот и я, – признаюсь.

– Меня в курс дела ввести не хотите? – Миша подключается к разговору.

Описываю парням ситуацию с Тимошей и чем больше рассказываю, тем серьезнее становятся их лица.

– В какой районе, говоришь, они живут? – Майоров становится темнее ночи. Его явно задел мой рассказ.

Называю район, Миха с Серегой переглядываются.

– Да ну нет, – Карпов как-то странно меняется в лице.

– Да ну да, – горько ухмыляется Миша.

– Может меня в курс дела введете? – не выдерживая, задаю парням вопрос.

Они снова переглядываются.

– Имя Изольды Альбертовны случайно нигде не попадалось? – с интересом спрашивает Майоров.

– Попадалось, – утвердительно киваю.

Парни опять перекидываются молчаливыми взглядами, но не спешат комментировать то, что знаю сами.

Напрягаюсь.

Их реакция явно свидетельствует о чем-то неприятном и крайне хреновом для Насти и Тимоши, ведь в любом другом случае никто из них не стал бы себя так вести во время операции.

– Имя необычное, и поэтому запомнил, – добавляю, пытаясь подтолкнуть коллег к серьезному разговору.

– Значит, заслуженного отдыха не вышло, – тихо комментирует Миша.

– Видимо, придется ее отправить к Марьям, – добавляет Карпатов.

А я стою, как дурак, и не понимаю ничего из того, что они говорят.

Глава 38. Дима

Из операционной выхожу последним.

За моей спиной закрываются двери, и я знаю, что с минуты на минуту придут ее обрабатывать, ведь пострадавших от обрушения дома слишком много, и свободная операционная может потребоваться ежесекундно.

Нельзя время терять. Оно сейчас на вес золота.

Прохожу по коридору в сторону лифтового холла, пешком идти не хочу, настроения нет. Операция из меня выжала все соки.

Разумом понимаю, ничего уже не изменить, но в глубине души жалею, что не выяснил ничего про сына чуть раньше. Может быть, мы смогли бы избежать множество проблем, которые сейчас имеем.

Если бы, если бы…

Тимошу перевели в реанимацию, и теперь у него будет самый тяжелый период восстановления, ведь первые сутки после операции всегда самые сложные. Нам необходимо убедиться, что анастамоз состоялся, и лишь после этого можно будет задумываться о переходе в палату.

Нужно тщательно следить за показателями Тимофея, мониторить их нон-стопом и быть готовыми в любой момент взять его снова на стол.

Я настоял на проведении операции эндоскопическим методом, хоть все указывало именно на лапаротомию. Мы рискнули и очень хочется, чтобы организм малыша не подвел.

Он ребенок совсем… Если сейчас влезем в брюшину и проведем полостную операцию, то потом он может всю жизнь страдать от спаечной болезни. Нафиг! Я буду биться до последнего, чтобы осложнений можно было избежать.

Витая в своих мыслях, иду по коридору, думаю о том, все ли учел.

– Ланской? – вдруг меня окликают со спины. Останавливаюсь. – Ты чего здесь делаешь? – на меня удивленно смотрит Санек.

– А где мне быть по-твоему? – с легкой усмешкой задаю вопрос.

На душе так погано, что не передать словами. Нет ни малейшей радости от успешно проведенной операции, словно я только что не спас собственного ребенка от неминуемой смерти.

Ничего не чувствую. Устал.

– Как где? В операционной, – говорит таким тоном, словно это само собой разумеющееся. – Очередь на операцию знаешь какая? – спрашивает с легким прищуром.

– Сань, мне нужно выдохнуть, – признаюсь. – Хреново.

Не думал, что спасение сына меня так сильно подкосит.

Хмельницкий внимательно смотрит на меня, хмурится. По взгляду вижу, он не на шутку обеспокоен.

– Дим, что-то произошло? – спрашивает. – Если помощь нужна, ты только скажи!

– Ничего такого, с чем бы я сам не мог разобраться, – отвечаю с благодарностью. Все же Хмельницкий – отличный мужик.

– Ну смотри, – Саня не пристает дальше с расспросами, словно чувствует, что я не желаю вдаваться в подробности.

Хмельницкий никогда не лезет в душу к человеку, и это его качество на вес золота. В мире не так много людей, кто уважает чужие границы. Обычно, напротив, без мыла в душу готовы залезть.

Перебрасываемся с Саней парой коротких фраз, говорим исключительно по работе, затем я захожу в подошедший лифт и уезжаю к себе на этаж.

– Дима, – выдыхает Настя, как только переступаю порог палаты, позабыв обо всем стремглав кидается ко мне.

Она такая ранимая сейчас, что в груди щемит. Хочется оградить ее от всяческих бед.

Раскрываю объятия, прижимаю к себе в тщетной попытке разделить с ней наше общее горе. Прижимаюсь губами к Настиному виску.

– С ним все хорошо, – шепчу успокаивая.

Каждой клеткой своего тела чувствую материнскую боль. Энергии нет, я давно уже работаю на резервных батареях, но сейчас все подходит к тому, что мой резерв тоже оказывается истощен.

Глажу