Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

— Да-а, оме, так больно… А за что? Я ведь ничего не сделал.

— Ничего? Вот, прямо-таки, вы совсем ничего не сделали?

— Ага… — глазищи Адельки наполнились слезами — так ему было жалко себя из-за учительской несправедливости.

— А скажите мне, Аделаид Венцлау, о чём во время вашей столь содержательной беседы с Эрихом рассказывал учитель?

— А… а… — до Адельки дошло, что оме его не поддерживает, — там… про глаголы вроде…

— И что же именно?

— Ну, это… — Аделька заложил руки за спину, ухватил палец одной руки другой рукой и опустив голову вниз, ковырял носком ботинка пол прихожей в которой у нас происходил этот разговор, — там… того… сильные глаголы, а потом… эти…

— Ну-ну?

— Слабые ещё…

— Да? — притворно поразился я знаниями омежки, — Ну, что же, пойдёмте, Аделаид Венцлау, поговорим с вами о глаголах родного языка, — я подхватил Адельку под ручку и повёл наверх, где ещё шёл ремонт и пахло сандалом и воском.

Сунувшимся было за нами Эльфи, Сиджи и Юту я из-за спины показал кулак и они отстали.

Машка, почувствовав неладное, сквозанула мимо меня на второй этаж. Защитница, блин!

— Снимайте штаны, Аделаид Венцлау. Снимайте и ложитесь на пол, — скучающим тоном распорядился я, изысканным жестом руки указав Адельке место посреди гостиной, где он должен лечь.

Шмыгая носом и находясь на самой грани рёва, омежка разоблачился и лёг круглой беленькой попкой вверх.

Я, нагнетал напряжение, готовясь проводить экзекуцию, снял рубашку — не так жарко будет и, порывшись в куче деревянных отходов и заготовок, подобрал подходящую тонкую полосу шпона красного дерева. Аделька настороженно из-под локтя наблюдал за моими приготовлениями. Ничего особенного в том, что я собрался провернуть не было — телесные наказания здесь были в широком ходу и порой являлись единственным средством для приведения распоясавшихся личностей хоть в какие-то рамки.

— Ну, вот, Аделаид Венцлау, сейчас мы… — полоса шпона со свистом рассекла воздух.

Хрясь! И ещё… Хрясь! И ещё!

А больно…

Аделька вытаращившись во все глаза, смотрел, как красноватая полоса палисандра ударила оме поперек спины — раз! Раз! Раз!

Я присел на чурбачок суара напротив лежащего омежки. Помолчал. Вздохнул.

— Ну, что смотришь? — спросил я приготовившегося к худшему и сжавшегося на полу Адельку.

— Оме… — напряжение достигло пика, его прорвало и слёзы потекли из глаз омежки.

— Стыдно?

Аделька, потрясённый произошедшим, молча, размазывая слёзы по лицу и пытаясь не вставая с пола натянуть на попку штаны, часто закивал головой.

— А мне ещё и больно… — закончил я, прикрыв глаза рукой.

Омежка справился, наконец, с непослушными портками и бросился ко мне. Обхватил руками, зарылся носиком в мои космы и безутешно заплакал в голос, прямо в ухо.

«Как вы… это…» — тоненько прозвучало в голове — Улька высказал своё мнение о моей педагогике.

— Ну, ну… что ты, маленький, — грыз я сам себя — в последнее время как-то, на мой взгляд, слишком часто Аделька у нас плачет.

— Оме… оме… — причитал омежка, — не бейте себя! Не надо! Зачем вы так! Я — вот он! Надо — меня бейте!

— Тебя? Да за что же? Это ж я не справился… Не научил, не рассказал, не объяснил… — коварно уговаривал я омежку (вот такая вот я сволочь и мы с Улькой знаем об этом как никто, Палач свидетель), — мне и отдуваться за вас всех… А вас я бить не могу, — сознательно перешёл я запретную черту, применяя запрещённый приём, — я вас люблю…

Это ж получается — оме себя бьёт потому что нас любит? И меня тоже? А себя, выходит, не любит — эти простые умозаключения не без моей помощи поразили омежку до глубины души. А я? Я такой плохой — из-за меня оме ударил себя?! Аделька, беспорядочно тиская меня руками, рыдал громче и громче, ещё немного и плач перейдёт в истерику.

— Чш-чш-чш, — уговаривал я его, приложив губы к горячему мокрому лбу и потихонечку усыпляя испереживавшегося мальчишку, начавшего заикаться от плача и утратившего в своём горе всякое соображение.

Вот, так — я подхватил Адельку на руки, уцепил телекинезом валявшуюся на полу рубашку и, поглядев на Машку, дескать, напрасно переживаешь, понёс спящего раскрасневшегося омежку вниз.

— Ой, оме… — выдохнула оставшаяся тут и напряжённо прислушивающаяся к происходящему наверху троица, рассмотревшая на моей спине пару багровых полос.

— Эльфи, раздень Аделечку. Он поспит пока, — шепнул я бросившемуся ко мне Личному Слуге, укладывая разомлевшего во сне омежку на расстеленные посреди столовой спальники, на которых мы, за неимением мебели, так и спали.

Прикрыв оконные ставни и обеспечив в столовой полумрак, вышли из комнаты.

Сиджи, Ют и Эльфи молча переглядываясь между собой и тягостно вздыхая — охать и высказываться вслух я запретил, осторожненько вытаскивали мелкие занозы попавшие мне в спину после ударов полосой шпона — на какие только жертвы не пойдёшь в воспитательных целях!

Несмотря на то, что две комнаты были готовы к заселению, спали мы пока внизу, на полу гостиной все вповалку — как и привыкли за время путешествия. Да и то сказать, как-то так сложилось, что укладываясь рядом друг с другом и уже лёжа под тоненькими одеялами, вошло у нас в обычай рассказывать друг другу, кто чем занимался в течение дня и чего достиг, что хочет делать назавтра. Я давал свои руководящие указания и «ценные» советы. Спрашивал о впечатлениях дня, сам делился соображениями. Ненавязчиво шептались и хихикали друг над другом. Вот возьмись сейчас вспоминать, почему смеялись — вроде как, и не смешно кажется, а вот поди ж ты.

Потом уже, сильно после, по прошествии времени, не раз слышал я от своих, что наши ночёвки на полу в столовой, рассказы, смех (а порой смеялись так, что болел живот) были для них самыми счастливыми минутами нашей жизни в Лирнессе.

Ночью Эльфи, Сила знает почему не спавший, подсунулся губами под самое ухо и толкнул меня:

— Оме, Аделька плачет…

Прислушавшись к ночной темноте я и правда услышал едва слышные всхлипы и вздохи нашего ученика.

Охо-хо-хо…

Выбираюсь из-под тоненького одеяла, перебираюсь через замершего Эльфи — Веник, Сиджи и Ют спали с другой сторòны от меня, выковыриваю молча сопротивляющегося и не желающего, чтобы его видели такого, Адельку из одеяла, как маленького укладываю себе на руки и, покачиваясь и похлопывая пальцами по спинке начинаю напевать бессмертную русскую песенку, изредка целуя волосы омежки где-то над ушком:

Баю, баюшки, баю,

Не ложися на краю…

Ну, и дальше по тексту,