Шрам - Эмили Макинтайр

пульсирует от возбуждения, когда его губы касаются моей кожи. Я морщу лоб, почувствовав что-то хрустящее между подушечками наших пальцев, и крепко сжимаю руку, чтобы не выронить.

– Благодарю за танец.

А затем он разворачивается и уходит. Его черный фрак развевается позади него.

Я сжимаю в руке листок бумаги. Сердце бешено стучит в груди.

Я улыбаюсь тем людям, которые на меня смотрят, и как можно непринужденнее иду в сторону зала, кивая гостям. Предвкушение нарастает с каждым пройденным шагом.

Только когда дохожу до дальней стены, я отворачиваюсь и дрожащими пальцами разворачиваю записку.

Встретимся там, где ты целуешь звезды.

Глава 33

ТРИСТАН

Ревность – штука коварная.

Буду лжецом, если скажу, что никогда не испытывал этого чувства, которое проникает в сознание и навевает недобрые мысли. Впервые это случилось в тот день, когда отец не пришел на нашу вечернюю встречу, решив вместо нее встретиться с Майклом и обсудить с ним заседание Тайного совета, которое должно было состояться на следующий день. Несколько часов я просидел на краю обрыва, пытаясь убедить себя, что он появится, хотя в глубине души я прекрасно понимал, что этого не произойдет.

Впрочем, с этой дурной склонностью я справился уже много лет назад, поскольку твердо верил в свое великое предназначение, в то, что в конце концов я добьюсь цели и завладею всем, чем только смогу. Что же касается моего отца… что ж, жизнь становится не такой мучительной, если научиться не замечать боли.

Шрам на лице ноет, и я провожу кончиками пальцев по его неровным краям, пытаясь смириться с отголоском горькой ревности, которая снова вгрызается в мою душу, вызывая эмоции, которых я не испытывал с самого раннего детства.

Увидев, как Клавдий принуждает Сару к близости, я почувствовал, как во мне разгорается ярость, отвращение к тому, что он считает себя достойным произносить ее имя, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к ее коже.

Но видеть ее с моим братом? Ревность – это болезнь, мутирующая в каждой клетке и заражающая каждый орган; проникающая в самые недра и оседающая в костном мозге. Из-за нее я снова чувствую себя потерянным мальчишкой, который живет в тени и наблюдает за тем, как брат держит в руках все, что я хотел бы иметь.

Вот только Майкл скорее убьет Сару, чем позволит опозорить свое имя, отпустив ее на свободу. Поэтому, пока я не устрою переворот и не займу трон, все, на что могу надеяться, – это украденные мгновения в ночной мгле.

На улице темнее обычного, густые облака нависли над городом и скрывают небо от глаз. Я понятия не имею, продолжается ли бал, но сейчас мне все равно. Эдвард уже сказал мне, что мы выполнили намеченное, и здесь, в саду моей матери, никого нет.

Когда за спиной раздается хруст листьев, я запрокидываю голову, пуская кольца дыма в воздух.

– Вообще-то, сегодня ночью нет звезд, ждущих моего поцелуя.

Я улыбаюсь голосу Сары:

– Может быть, они ждали твоего прихода.

С усмешкой она кладет руки на бедра и обходит скамейку. Теперь передо мной нет той женщины в кружевном наряде: ее место заняла простая девушка в черном платье чуть выше щиколотки.

Она всегда ослепительна, но дыхание у меня перехватывает именно в такие моменты.

Улыбаясь, она подходит ближе.

Цветочный аромат ударяет мне в ноздри, когда Сара наклоняется, забирает самокрутку из моего рта, подносит ее к губам и затягивается, пристально глядя на меня.

У меня напрягаются пальцы от желания притянуть ее к себе.

– Что ж… – Она выпрямляется, оглядываясь по сторонам. – Это что-то новенькое.

Я вздергиваю бровь:

– Что именно?

Сара вздыхает, поджав губы:

– Я уже решила, что ты не способен на настоящий разговор. Ты только и делаешь, что задаешь вопрос за вопросом.

Я вытягиваюсь, заключая ее в клетку из своих ног.

– Разве? – Мои руки тянутся к ее бедрам.

Ее глаза наполняются удивлением, когда я хватаю ее и притягиваю к себе. Теперь ее голени упираются в скамейку, а мои сапоги касаются ее лодыжек.

– Ты забыл свое место, – задыхается она.

– Нет, – я вырываю сигарету у нее изо рта, прикасаясь кончиками пальцев к надутым губам. – Я просто определил твое.

Ее дыхание сбивается.

– Однажды ты попросила меня открыть тебе секрет, – продолжаю я. – Ты все еще хочешь его узнать?

С любопытством наблюдая за мной, она садится рядом и наклоняет голову:

– Тут явно какой-то подвох.

Усмехаясь, я прислоняюсь спиной к скамейке.

Из леса доносится треск – ее глаза устремляются к звуку, и Сара начинает мотать головой из стороны в сторону.

– Мне пора, – произносит она.

Я указываю рукой в сторону двери:

– Иди, раз нужно.

Но она не двигается, только смотрит по сторонам.

– Ma petite menteuse, мы оба знаем, что риск тебя возбуждает, – я придвигаюсь ближе. – Я ведь не ошибаюсь?

Она выдыхает.

– Перестань это делать.

– Что делать?

– Это, – огрызается она. – Ты выводишь меня из себя. Не знаю, зачем я вообще сюда пришла. Я лучше выпью галлон отбеливателя, чем всю оставшуюся ночь буду слушать, как ты на все отвечаешь вопросом.

Уголки моих губ подрагивают.

– Тогда спроси меня о чем-нибудь, маленькая лань.

– Прекрати называть меня ласковыми прозвищами, – ворчит она. – Это неуместно.

Я ухмыляюсь, затягиваясь:

– Вот и прекрасно.

Когда она наклоняется, у меня в животе разгорается пламя. Я опускаю глаза на ее грудь, гадая, как выглядят ее соски. Каковы они на ощупь. Жаждут ли они прикосновения моего языка так же сильно, как я мечтаю попробовать их на вкус.

Ее рука перемещается с коленей, поднимается вверх и дотрагивается до моего лица.

Нервы гудят от ощущения ее пальцев на моей коже.

– Откуда у тебя шрам?

Этот вопрос выводит меня из оцепенения так же быстро, как удар молнии, и я, расправив плечи, теряюсь в воспоминаниях.

– Что это? – голос Майкла ползет по моей шее, как паук.

Я застываю в кресле возле камина; пальцы крепко сжимают уголь. Мне остались последние штрихи, и картина будет готова. На ней изображены мы с отцом на краю утеса; его рука обнимает меня за плечи. Сутулясь, я разворачиваюсь и принимаюсь размазывать границы одного из деревьев, стараясь не замечать присутствия брата.

Выдернутая из рук книга оставляет порезы на моих пальцах. Гнев бьется в груди, и я стискиваю зубы, раздувая ноздри.

– Отдай, – шепчу я.

Хмурясь, он разглядывает рисунок, а когда поднимает глаза, то я замечаю в них сильную ненависть, уже готовую вырваться наружу и обвиться вокруг моей шеи, точно петля.

– Как мило, – насмехается он, с такой силой сжимая рисунок, что костяшки его пальцев белеют.

Внутри меня все клокочет от гнева:

– Верни рисунок, Майкл.

Брат вздергивает подбородок:

– Значит, так все и было? Когда он обращал на тебя внимание.

– Майкл, – начинаю я, поднимаясь на ноги. Ярость уже сочится сквозь поры. – Я не шучу. Отдай. Рисунок. Обратно.

– А если нет? Что ты будешь делать, тигренок? – протягивает он прозвище, удлиняя гласные. – Отца здесь нет – он тебя не спасет. Он занят подготовкой к обеду, на котором я буду присутствовать вместе с ним.

Я стискиваю кулаки. Его слова пронзают меня насквозь, добираясь до израненного и покинутого сердца.

– Почему ты вообще еще здесь? – продолжает он, подходя ближе. На его лице застыло надменное выражение.

Спотыкаясь, отхожу в сторону. Жар пламени лижет мне спину, когда я прижимаюсь к камину.

– Ты бесполезный кусок мяса, Тристан. Пустая трата места. Чем скорее ты это поймешь и исчезнешь, тем лучше, – Майкл постукивает себя по подбородку. – Может, тебе стоит убежать? Пойти на охоту с гиенами в Тенистые земли или умереть от голода на равнинах Кампестрии, – он пожимает плечами. – Посмотрим, любит ли тебя отец настолько, чтобы найти и вернуть домой.

Грудь пронзает боль, каждое оскорбление попадает в цель. Потому что это правда: отец уже несколько месяцев не проводил со мной время. С тех пор, как Майклу исполнилось пятнадцать и он начал проявлять интерес к своему титулу.

– Отец разговаривает с тобой лишь потому, что ты родился первым, – шиплю я. – По крайней мере, когда он уделял внимание мне, делал это из любви. Ему нравилось мое