Вторая жена. Ты выбрал не нас - Оксана Барских

Глава 25

– Мама, ты не будешь ругаться? Наказывать меня? – спрашивает дочка, когда мы выходим из садика.

Я стараюсь не показывать ей, как сильно меня трясет от гнева, но она явно чувствует мое настроение. Мой же собственный мир покрывается трещинами, на лбу проступает холодный пот, когда я сталкиваюсь с реальностью, с которой не знаю, как совладать.

– Конечно, нет, звездочка моя, – вздыхаю я и снова присаживаюсь на корточки, чтобы наши лица были на одном уровне.

Ее вопрос бьет меня прямо в сердце своим острием. Но прямо сейчас мне нужно дать понять ей, что слова других детей, если кто-то еще посмеет ее обидеть, ничего не значат.

– Ты ведь просто защищала себя, Амина, когда твой друг тебя обидел.

– Он мне не друг! Он плохой!

– Он не плохой, Амина, просто он… Он не понимает, что так нельзя говорить. Я говорила с воспитательницей, отцом Гордея, так что больше он к тебе приставать не будет. Главное, больше не бей его, хорошо? Он мог сильно пораниться, его могли увезти в больницу.

Нижняя губа дочери дрожит, и я сама трясусь, пытаясь понять, правильно ли я поступаю. Может, как хорошая мать, я должна была сказать ей что-то другое? Но разве могу я потакать насилию?

– Папа Гордея пришел в садик, – бормочет Амина себе тихо под нос, но я хорошо слышу каждое ее слово. – А мой папа не пришел, потому что я плохо себя вела? Я плохая?

Она поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза, отчего я цепенею и сглатываю, чувствуя, как тревожно бьется сердце прямо в ушах. Ее глаза, полные страха и сомнений, и эта боль вторит моей.

Я не могу, не знаю, как объяснить дочери, что она не виновата в том, что отец больше не вернется. Что теперь мы остались с ней вдвоем.

– Конечно, нет, звездочка моя. Просто твой папа остался жить в родном городе, а мы переехали. Он тебя любит, но расстояние между нами так велико, что он просто не успел бы приехать, понимаешь?

В этот момент я жалею, что тогда пошла на поводу у своих эмоций и гордости, позволила случиться несправедливости и оставить дочку без отца. В душе поселяются сомнения, правильно ли я поступила… Не поздно ли хоть что-то исправить? Разве имею я право лишать дочери отца лишь из-за своей обиды? Ведь если я буду настаивать, суд проведет повторную экспертизу ДНК, и справедливость восторжествует. Вот только… Готова ли я к тому, что Саид снова может появиться в моей жизни?

– Тогда зачем мы переехали сюда, мама? Я хочу, чтобы папа жил рядом! Это из-за тебя он не приходит!

Амина кричит, плачет, а затем убегает. Я бегу за ней, чувствуя, как по собственным щекам текут слезы, и успеваю в последний момент, когда она чуть не выбегает на проезжую часть.

– Амина, звездочка моя, иди ко мне, – бормочу я, прижимая ребенка к себе. – Прости меня, прости, прости, прости.

Мои эмоции выходят наружу, и я позволяю себе поплакать вместе с дочкой. Не знаю, сколько времени проходит, но в себя я прихожу, когда вижу боковым зрением, что из садика выходит тот самый Макар. Сын его плетется позади, понурив голову. Видно, что ему прилетела основательная взбучка от отца, но я так сильно не хочу снова пересекаться с этим неприятным типом Макаром, что беру дочку на руки и практически бегу прочь, в сторону остановки.

Амина так выматывается от собственной истерики, что практически засыпает на моих руках, а я перевожу дух, сидя на скамейке у остановки.

– Папочка, – сквозь сон говорит она, и я зажмуриваюсь, принимая решение, о котором, возможно, скоро пожалею.

Не знаю, сложно ли будет подать заявление на восстановление отцовства, но я вдруг осознаю, что поступила опрометчиво, когда пошла на поводу у семейки Саида и лишила дочери отца.

Конечно, все эти полгода Саид даже не попытался связаться со мной, ничего не спросил про дочку, которую воспитывал целых четыре года, просто взял и вычеркнул ее из своей жизни, так что я всё еще считаю, что моей Амины он недостоин.

Но вместе с тем я понимаю, что когда дочь повзрослеет, будет обвинять во всем меня. Ведь я знаю, что Саид – сто процентов ее отец, что бы там не говорила липовая экспертиза.

– Садитесь в машину, мы вас подвезем, – раздается вдруг едва ли не в приказное тоне знакомый голос. Макар Власович Плесецкий собственной персоной.

Внедорожник, который останавливается около нас, подходит ему как нельзя кстати. Черный, большой и такой же мрачный, как и его хозяин.

– Спасибо, мы на автобусе, – цежу я сквозь зубы, не собираясь садиться в машину этого циничного грубияна.

– Со спящим ребенком на руках?

Макар вздергивает бровь, окидывает меня скептичным взглядом, но я лишь вздергиваю подбородок, даю понять, что я ему подчиняться не обязана.

Я много чего ожидала, но когда Плесецкий просто открывает дверь и выходит из машины, подходя ко мне и нависая, теряю дар речи.

– Я должен перед вами извиниться за свое поведение, Дилара, я был неоправданно груб. Позвольте подвезти вас до дома в качестве извинений. Подумайте о дочери, она не в состоянии трястись в общественном транспорте.

В его словах есть доля истины, и судя по выражению лица, извинения даются ему довольно тяжело. Я колеблюсь, но когда смотрю на спящую дочь, решаю все-таки не отказываться от предложения.

– Для Вас Дилара Хамитовна, – поправляю я его, чтобы обозначить дистанцию, и с неудовольствием подмечаю, как дернулись его губы, а в глазах появились смешинки.

Кажется, его мое поведение развеселило.

– Давайте мне ребенка, Дилара Хамитовна, я помогу.

– Я сама!

Он не настаивает, так что вскоре мы с дочкой оказываемся на заднем сиденье внедорожника, и я замечаю, что лицо у Гордея, сына Макара, опухшее и красное, будто он долго плакал. Он насупливается, когда замечает мой взгляд на себе, и букой отворачивается, словно не хочет показывать своей слабости.

В этот момент ребенок мне напоминает своего отца. Отчего-то кажется, что такой мужчина, как Макар, не привык выглядеть перед людьми слабаком.

– Что нужно сказать, Гордей? – строго спрашивает Макар