Прибежище из серы и тьмы - Люсинда Дарк

цвета, прямой нос и полные губы. Я отмечаю, что есть некоторые незначительные изменения, связанные с тем фактом, что мой нос не такой маленький, а подбородок не такой изящный, как будто эти различия могут компенсировать все сходство.

— Мы думали, ты мертв, Кэдмон, — говорит Руэн, подходя ко мне сбоку и глядя в лицо Богу Пророчеств.

Кэдмон снова кашляет, а затем выпрямляется. — Да, ну, я чуть не умер, — признается он. — Но Трифон был убежден сохранить мне жизнь в обмен на информацию о будущих путях, которые могут стать ему доступны.

Мой взгляд переключается с женщины на него. — Какую информацию ты ему передал? — Спрашиваю я, лед стынет в моих жилах, когда я сжимаю руки в кулаки. — Как ты мог не увидеть, что он идет за тобой? Я видела, что он с тобой сделал. Кровь…

Темные глаза Кэдмона встречаются с моими. — От определенного будущего не убежишь, дитя, — бормочет он. — Я должен был остаться и позволить ему схватить меня, что бы ты преуспела в своей миссии.

Руэн практически прыгает вперед, хватаясь за одну из решеток тюрьмы из серы, и смотрит поверх нее на Кэдмона. — Значит, у нее все еще есть шанс убить его? — спрашивает он. — Как? Где? Ты это видел?

— Он не может раскрыть слишком много, — тихий голос женщины проникает сквозь тишину комнаты, — иначе предаст свою силу и, возможно, изменит будущее, которое надеется воплотить.

Внезапно наши взгляды возвращаются к ней. Она миниатюрней меня, одежда практически обвисает на ее тонком, как тростинка, теле. С другой стороны, без сомнения, ее держали здесь внизу долгое время. Учитывая серу и отсутствие заботы, это, вероятно, только из-за ее Божественной Крови — или как там Кэдмон называл их раньше? Атланты? — как бы то ни было, без сомнения, только Божественность сохранила ей жизнь задолго до того, как она должна была погибнуть.

Хотя я знаю, что она права — я достаточно узнала Кэдмона, чтобы знать правду, — я не могу сдержать насмешку, которая звучит в моем голосе, когда я отвечаю ей. — Почему мы должны доверять тому, что ты говоришь? — Я огрызаюсь. — Кто ты такая, чтобы указывать нам, что он может или не может делать?

Кто ты такая для меня? Мне хочется кричать.

Женщина, «Ари», как назвал ее Кэдмон, на мгновение замолкает, а затем тоже протягивает руку, чтобы ухватиться за прутья своей камеры. Ее костлявые пальцы сжимаются вокруг них, как будто в ней есть глубокое желание сорвать их с пола и потолка и сбежать из своей тюрьмы. Однако в данный момент я благодарна за разделяющие нас барьеры. Я боюсь того, что я могла бы сделать, если бы они вышли.

— Ты знаешь, кто я, — говорит она мягким, но не менее властным голосом.

Качая головой, я осторожно делаю шаг назад. — Нет, — лгу я. — Не знаю. Ты для меня никто.

Голова Руэна поворачивается ко мне, и мне не нужно смотреть на него, чтобы знать, что он смотрит на меня так, словно я сошла с ума.

— Я Ариадна, — заявляет женщина. — Я Богиня Тьмы и Теней. Я дочь Царя Богов Трифона и Царицы Богов Данаи. — С каждым произносимым ею словом дурное предчувствие окутывает мое тело. Как будто истинная сила от ее голоса проникла в мои кости. Я словно приросла к месту, на котором стою. Глаза широко раскрыты. Губы приоткрыты. Грудь вздымается от силы моего дыхания. Ее глаза, похожие на ограненные бриллианты и лунный камень, встречаются с моими. — И я твоя мать, Кайра.

Я не знаю, сколько времени стою так — не говоря ни слова, не видя ничего, кроме неё. Моё тело будто оковано камнем, словно я стала одной из тех статуй, обречённых вечно стоять в саду над нашими головами. Ужасающих и прекрасных, как и я сейчас. Кажется, я вышла из собственного тела и зависла где-то в тенях, в углах этой обнаруженной тюрьмы.

— Нет.

Ариадна хмурится и теснее прижимается к прутьям своей камеры. — Ты знаешь, что это правда, Кайра, — говорит она. — Я твоя мать.

— Нет. — Я качаю головой, когда это слово снова срывается с моих губ. — Нет, моя мать умерла.

Ариадна вздрагивает, как будто я ее ударила. Она глубоко вдыхает и медленно выдыхает, прежде чем заговорить снова. — Хотя я много раз желала смерти, оказавшись запертой здесь, в этих стенах, — говорит она. — На самом деле, я вполне жива.

Я смотрю на прутья, которые пробиваются сквозь потолок камеры, а затем туда, где они выступают снизу вверх, неровно и неуклюже смыкаясь на манер огромной разинутой пасти морского существа с рядами почерневших зубов. Теперь, когда я столкнулась с ней лицом к лицу, с правдой о том, что мой Божественный родитель жив, всякая надежда на то, кем бы она могла быть угасает.

Неважно, что она в заточении. Что её, очевидно, удерживают здесь против воли — иначе её бы так не истощили, она не была бы такой осунувшейся, такой близкой к разложению, как будто это не жизнь, а существование трупа. Факт остаётся фактом: она жива, её сердце бьётся, и оно бьётся уже очень давно.

Реагируя таким образом, который не имеет смысла даже для моего собственного разума, я бросаюсь вперед и хватаюсь за решетку. — Если ты действительно моя мать, тогда скажи мне кое-что, — шиплю я.

Она моргает и отворачивает голову в сторону, хотя и продолжает смотреть на меня. — Что именно ты хочешь знать?

— Где, черт возьми, тебя носило?

Ее руки убираются с прутьев, но я сжимаю их крепче. Взад и вперед мои желания рушатся под пламенем моего гнева, а затем вспыхивают к жизни, как тлеющие угольки, вложенные в другие стремления, которые я так долго держала в себе.

— Кайра, — раздается голос Руэна, и его рука слегка касается моего плеча.

Я отталкиваю его, свирепо глядя на женщину с другой стороны. — Ответь мне.

Говорит Кэдмон. — Кайра, твоя мать хотела найти…

— Заткнись, — рявкаю я, обрывая его. — Я тебя не спрашивала. — Я спрашивала ее. Если она не может ответить за себя, будь она проклята, тогда у нее нет права называть себя моей матерью.

— Ты злишься на меня, — говорит Ариадна.

Это заявление вызывает у меня рваный смешок, полный сарказма, а не веселья. — Да. — Я киваю. — Я злюсь.

На ум приходит моя Королева пауков, и я понимаю… Паук, который приходил в мою комнату раньше, должно быть, был послан ею. — Твои фамильяры пауки, не так ли?

Выражение ее лица, нахмуренные