Дело смерти - Карина Халле

друг, не как кто-то еще. Тебе нужно сохранять дистанцию, иначе все запутается. Уже запуталось, — она делает паузу, вздыхает. — Просто она недостаточно умна.

Что, блядь?

Ее слова словно нож вонзаются мне в грудь. Внезапно я вспоминаю начальную школу, когда подслушала, как красавчик класса Райан Корриган говорил Вики Бесси, что ненавидит сидеть рядом со мной на математике, потому что я выгляжу такой глупой, пытаясь решить уравнения. Я с трудом справлялась с математическим анализом в колледже, потому что его слова застряли во мне, заставляли думать, что я идиотка.

И вот теперь слышать такое от Эверли, которая недавно называла меня блестящей, своей звездной ученицей — это просто удар ниже пояса.

Она лгала мне.

— Она умная, — резко обрывает ее Кинкейд. — Просто приспосабливается. На это нужно время. Она докажет свою ценность, просто не сейчас.

— Что ж, ты недостаточно усердно работаешь, доктор Кинкейд, — говорит она.

— Как и ты, — тихо отвечает он. — Что касается других студентов…

— Оставь их мне. Со временем они могут оказаться полезными, — я слышу, как она подходит к двери. — Терпение — ключ к успеху.

Меня не должны здесь застать. Быстро поворачиваюсь и бегу по коридору в общую комнату. Стою там, прижавшись к стене, с колотящимся сердцем, молясь, чтобы она не пошла по следу из капель воды и не нашла меня.

Затем слышу, как закрывается дверь наружу.

Я тяжело выдыхаю, прикладывая руку к груди. Боже.

Мне нужно время, чтобы прийти в себя. Меньше всего я хочу, чтобы Кинкейд подумал, будто я что-то слышала. Легонько постукиваю пальцами по лицу и шее, пытаясь успокоиться и взять себя в руки.

Когда я наконец готова, возвращаюсь по коридору и стучу в дверь Кинкейда. На этот раз она закрыта.

— Войдите, — слышу его голос.

Открываю дверь и просовываю голову. До меня доносится запах сладкого табака. Кинкейд сидит за столом и смотрит на маленький белый квадратик бумаги, прежде чем убрать его в ящик. Через мгновение я понимаю, что это одна из тех мини-фотографий Полароид, как та, которую он делал на пляже. Самокрутка дымится в пепельнице на подоконнике, где ее затушили.

— Садись, — говорит он, и когда наши глаза встречаются, я вижу в них разочарование. Я бы все отдала, чтобы узнать, о чем именно они говорили.

Меня испытывают, чтобы доказать, насколько я умна? Доказать, что я достойна работать в фонде Мадрона? Может, это на самом деле больше похоже на стажировку? Именно поэтому мы все здесь?

«К черту это», — думаю я, раздражаясь, что стала каким-то объектом негласного тестирования. Я никогда здесь не буду работать.

Но есть часть меня, которая не хочет бунтовать, часть, которая хочет здесь работать, жаждет признания и одобрения в жизни. Я не уверена, какая из этих частей сильнее.

Мы с Кинкейдом какое-то время смотрим друг на друга.

Его одержимость мной…

Почему именно я?

— Ты выглядишь уставшей, — наконец говорит он.

Я вздрагиваю от этого замечания и киваю в сторону темных кругов под его глазами.

— Ты тоже, доктор.

Он кивает, проводя рукой по линии подбородка.

— Да. Я тоже плохо сплю последнее время. Возможно, это заразно.

Я выпрямляюсь.

— Что заразно? — хмурюсь.

— Плохой сон, — говорит он. — Просто предположил.

— Ну, у меня не было возможности поговорить с тобой, — говорю я ему. — После завтрака на лодке.

Он резко вдыхает.

— Я рад, что ты заговорила об этом, — его взгляд скользит к стене. — Думаю, это было ошибкой.

— Завтрак? — у меня в животе все сжимается.

— Существуют границы между врачом и пациентом, и я думаю, что переступил одну из них, пригласив тебя к себе. Мне жаль.

Черт. Он правда устанавливает дистанцию после слов Эверли.

— Я думаю, что это было очень мило, — тихо говорю ему. — Я почувствовала себя немного менее… одинокой.

На мгновение его лицо смягчается, но затем снова становится жестким.

«Пожалуйста, будь одержим мной», — думаю я. — «Пожалуйста, желай меня так же, как я желаю тебя».

Его взгляд не читаем.

— Расскажи мне, как твои дела, — говорит он.

Я выдыхаю и откидываюсь на спинку кресла.

— Ты хочешь правду?

— Я всегда хочу только правды.

А ты сам мне говоришь правду?

— Мне снятся сны.

Он хватает ручку и блокнот и начинает писать.

— Какие сны? Когда они начались?

— Они начались практически на вторую ночь моего пребывания здесь, — говорю я ему. — Это эротические сны.

Он замирает, уставившись на бумагу, и сглатывает.

— О. Что ж, это не повод для тревоги.

— Они о тебе.

Ручка выпадает у него из рук, его челюсть напряжена.

— Понял, — его взгляд пылает, когда он встречается со мной глазами. — Было бы неправильно обсуждать это дальше.

Это точно было бы неправильно.

— Разве ты не хочешь знать, что мы делали в этих снах?

Он откидывается на спинку кресла, закрывает лицо руками и проводит ими вниз. Смотрит в потолок. Затем кивает. Всего один раз.

Мое сердце пропускает несколько ударов от осознания, что он сдается, что он хочет это услышать. Я делаю глубокий вдох.

— В первом ты ласкал меня языком в моей постели. Во втором я делала тебе минет здесь, в кабинете. В третьем ты положил меня на живот на стол в твоей лодке, связал, доводил до предела, наказывая меня своим ремнем…

Его глаза закрываются, дыхание становится тяжелым. Интересно, возбужден ли он. Интересно, представляет ли он себе, что делает все это прямо сейчас.

— Ты хочешь знать в подробностях, что именно я при этом чувствовала?

У него подергивает мышца на скуле, и он качает головой.

— Не знаю, что сказать, — через мгновение произносит он, и голос у него хриплый. Он откашливается, наклоняется вперед и встречается со мной взглядом. Взгляд его непроницаем, пуст и сер. — Но тебе нечего стыдиться.

— Кто сказал, что мне стыдно? Это лучшее, что есть в моих снах.

Он сглатывает, и даже слышно, как громко.

— Пожалуйста, не говори таких вещей.

— Почему? Ты хотел правду. Это и есть правда, — я облизываю губы, окрыленная странной смелостью, глубоким желанием. — Я хочу прямо здесь встать на колени, заползти под этот стол и…

— Хватит! — вдруг кричит он, вскакивая на ноги, словно я уже собралась это сделать. На его лице и страх, и ярость. — Ни слова больше. Ни единого, блядь, слова об этом. Я здесь для того, чтобы помогать тебе, Сидни. И только. Больше ничего!

Я вздрагиваю от его слов, мое лицо пылает, и меня тут же накрывает чувство тупости. Думала, что если достаточно его задеть, то смогу разглядеть ту одержимость. Думала, что смогу заставить его