Дело смерти - Карина Халле

Северное общежитие не заперто, я захожу внутрь, закрывая за собой дверь. Спешу по коридору и в отчаянии стучу в дверь кабинета Кинкейда.

Я тяжело дышу, все еще пьяная, все еще в ярости, и знаю, что мне нужно взять себя в руки, успокоиться и разобраться с этим спокойно, но я не могу. Мне кажется, что все, через что я проходила последние недели, достигло точки кипения.

Не успеваю я сделать глубокий вдох и сосчитать до десяти в обратном порядке — предпринять последнюю отчаянную попытку обуздать свою ярость, — как дверь распахивается, и на пороге появляется Кинкейд.

Я ненавижу то, как он чертовски хорошо выглядит, даже работая допоздна. Черная рубашка немного расстегнута, рукава закатаны, его темные волосы всклокочены, будто он постоянно проводил по ним руками. Его выражение лица слегка безумное, дикая озабоченность, которая отрицает любую профессиональную дистанцию между нами.

— Сидни?

— Мне нужно поговорить с тобой, — выдыхаю я, гнев перехлестывает через край, когда я врываюсь в комнату, проходя мимо него.

Он закрывает за мной дверь, а я с размаху шлепаю рукой по его столу, выкладывая две камеры и микрофон.

— Что это?! — я ору, резко оборачиваясь к нему лицом. — Скажи мне, что это! И не смей, блядь, врать мне.

Он быстрыми шагами подходит ко мне, но, как только замечает их, его шаги замедляются. Он останавливается передо мной, резко вдыхая.

Внимательно слежу за его лицом. Я узнаю ложь, как только увижу ее.

Он встречается со мной взглядом и сглатывает. При тусклом свете его кабинета, освещенного лишь парой свечей, источающих аромат сандала, и лампой в углу, его глаза цвета грозового неба отражают то, что я чувствую внутри.

— Я могу объяснить, — наконец, говорит он, облизывая губы.

— Тогда объясни, — огрызаюсь я, откидываясь на его стол и скрещивая руки на груди. — Объясни, почему в моей комнате, блядь, камеры. Ты следил? Эверли? Майкл?

— Это был я, — говорит он. Сообщая это так просто, без тени раскаяния.

Я стискиваю зубы, фыркая носом.

— Они знают?

Он смотрит на меня мгновение, затем качает головой.

— Они не знают. Если ты захочешь доложить обо мне им, я полностью понимаю. Мое… изучение … нелегальное.

— Изучение? — переспрашиваю я. — Ты называешь это изучением?

— Тогда, наблюдение, — поправляется он.

Я смотрю на него, разинув рот.

— Ты нарушил мое личное пространство! Что ты делал, просто сидел у себя в кабинете и смотрел, как я раздеваюсь? Смотрел, как я сплю? — ужас накрывает меня с новой силой. — О боже, ты знал, что у меня эротические сны! Ты видел это! Ты слышал это!

Он ничего не говорит. Его лицо остается таким бесстрастным, что я не могу сдержать себя. Гнев прокатывается по мне, как землетрясение; моя ладонь взлетает и со всей силы бьет его по лицу.

Звук оглушительно отдается в комнате, моя ладонь горит, пронзаемая острыми вспышками боли.

Его ноздри раздуваются, но он принимает удар.

Он не раскаивается, и выражение его лица не меняется.

Он просто стоит и принимает это.

— Скажи что-нибудь! — кричу я на него.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — произносит он хрипло, но все так же спокойно.

— Скажи мне, почему!

— Ты не хочешь знать почему, — тихо говорит он.

— Пошел ты! — кричу я и пытаюсь ударить его снова.

На этот раз его рука ловит мое запястье и удерживает ладонь в сантиметрах от его лица.

— Ты пила, — говорит он. — Тебе нужно успокоиться, для твоего же блага.

— Не смей говорить мне успокоиться, — яростно шиплю я. Чувствую себя агрессивной, неконтролируемой, будто наконец разваливаюсь на части, каждая ниточка, что грозила разорваться, наконец дернута. — У меня нет права быть расстроенной? Быть в ужасе!?

Его хватка на моем запястье усиливается.

— Я не отпущу, пока ты не успокоишься. Давай, Сид. Давай снизим твой пульс, сделай глубокий вдох.

— Пошел ты, — говорю я, пытаясь вырваться из его захвата, но он протягивает другую руку и хватает меня за затылок. Я автоматически замираю.

— Успокойся, — повторяет он сурово. Его хватка на моей шее так же сильна, как и на запястье, и на мгновение я чувствую настоящий страх. Он разрывает мою смелость от алкоголя, острым осколком ясности, и я понимаю, какая дура. Я пришла сюда одна, чтобы противостоять своему учителю, человеку, которого едва знаю, человеку, у которого вся власть и все секреты, и я сама разожгла в нем это пламя, огонь, который может поглотить меня целиком.

Он может причинить мне вред. Мое слово против его. Кто поверит мне после всего, что я говорила? Я уверена, его компьютер полон файлов обо мне и моем поведении.

О том, какая я сумасшедшая.

— Вот так, — тихо говорит он, все так же интенсивно глядя мне в глаза. — Дыши. Это была борьба. Следующее — бегство. Но прямо сейчас я вижу страх. Это хорошо, что ты боишься меня, Сид. Хорошо, что боишься всех. Обещай, что не потеряешь этот страх.

О чем, черт возьми, он говорит?

— Почему? — шепчу я, замечая, что хватка на моей шее ослабла. Он начинает водить большим пальцем взад-вперед по моей коже, слегка массируя ее. Это успокаивает мое сердцебиение, но делает со мной еще кое-что. Подкашивает колени. — Ненавижу тебя, — выдыхаю я.

— Понимаю, — вздыхает он. — Ты имеешь право ненавидеть меня. Я тоже себя ненавижу.

И почему-то это злит меня еще сильнее, будто он ищет легкий путь.

— Скажи, почему ты шпионил за мной, — говорю я со стиснутыми зубами. — Ты… одержим мной?

Звучит абсолютно глупо, когда я говорю это, хотя другого слова и нет.

На его губах появляется печальная улыбка.

— Мы все чем-то одержимы, не так ли? У всех нас есть свои маленькие фиксации. Ты знаешь это лучше кого бы то ни было.

Я сглатываю.

— Это больше, чем маленькая фиксация, доктор. Камеры, караулить под моим окном, следить за мной на прогулках — это все больше, чем просто фиксация.

— Я знаю, — говорит он, смотря в пол. Он отпускает мою руку, но все еще держит ее. — Ничего не поделать. В тот момент, когда я впервые увидел тебя, понял, что пропал.

Мои щеки пылают. Я помню тот момент, как будто это было вчера: мы столкнулись с ним у учебного центра.

— Ты выглядел так, будто испугался меня, — бормочу я.

— Так и было. Потому что я знал, — он делает паузу, снова смотрит на меня, встречая мой взгляд, его брови сведены. — И я знаю свою роль. Знаю свое положение. Знаю, что