Истинная дракону: Пламя страсти. - Анастасия Алексеевна Смирнова

что в глубине души я всегда это чувствовала. То странное, мгновенное ощущение принадлежности, которое я испытала, впервые переступив порог этого замка. То странное спокойствие, которое я находила рядом с ним, несмотря на весь ужас и тайны.

Кэлтан снова сжал мою руку, и его голос стал тверже.

— Я не говорю этого, чтобы… чтобы что-то от тебя потребовать. Или возложить на тебя бремя. Это не твоя обязанность. Это не твоя война.

Но это была моя война. В тот миг я поняла это с абсолютной ясностью. Она стала моей с той секунды, как я решила остаться. С той секунды, как его боль стала важнее моей свободы.

— Она может ошибаться, — прошептал он, и в его глазах снова мелькнул тот самый испуганный юноша с бала. — И я прекращу это. Скажу ей, чтобы она не возлагала на тебя напрасных надежд.

— Не надо, — вырвалось у меня, прежде чем я успела обдумать слова. — Не говори ей ничего.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Пусть верит, — сказала я тихо, сама не веря в то, что говорю, но чувствуя каждую клеточкой, что это — единственно верный путь. — Если у нее есть надежда… пусть она останется. А мы… мы просто продолжим искать. Вместе.

Я не сказала, что верю в слова его матери. Не сказала, что чувствую то же самое. Но я перевернула свою руку и сжала его ладонь в ответ, крепко-крепко, давая клятву без слов.

Клятву, что не сбегу. Что не сломаюсь.

Что буду с ним до конца.

Глава 23

Мое молчание затянулось. Оно было густым, как смоль, и Кэлтан, похоже, принял его за замешательство или даже отторжение. Его пальцы ослабили хватку, он уже собирался отвести руку, лицо затянулось привычной маской стоической сдержанности. Маской, которая ломала мне сердце больше, чем любые его признания.

Я не дала ему уйти. Не выпустила его руку.

— Твоя мать… — начала я, и мой голос прозвучал непривычно тихо, но твердо в гробовой тишине библиотеки. — Она видит то, что я сама отказывалась видеть.

Он замер, вопросительно глядя на меня, ища в моих глазах подвох, жалость, что угодно, только не то, что было на самом деле.

— Когда я впервые приехала сюда, — продолжала я, глядя на наши сплетенные пальцы, — я думала только о пари. О деньгах. О свободе от моей собственной семьи. Я выстроила вокруг себя стену, потому что боялась. Боялась этого места, его истории. Боялась тебя.

Я сделала паузу, собираясь с духом, чтобы выговорить самое главное.

— Но стены дали трещину в ту же ночь, когда ты рассказал мне о проклятии. Не потому, что мне стало тебя жаль. А потому что я увидела себя в тебе. Увидела того, кто тоже заперт в клетке обстоятельств, чью жизнь решили за него. И с каждым днем эти трещины становились все больше. Ты показывал мне свою боль, свою ярость, свою уязвимость… и я не могла оставаться равнодушной. Я *не хотела* оставаться равнодушной.

Я наконец подняла на него взгляд, позволяя ему увидеть все — весь свой страх, всю свою неуверенность, и ту новую, хрупкую, но непоколебимую уверенность, что росла глубоко внутри.

— Твоя мать не ошибается, Кэлтан. Я не знаю, могу ли я развеять проклятие. Я не знаю, как это работает. Но я знаю, что я — твоя пара. И я знаю, что не уйду. Потому что моя свобода… — Голос дрогнул, но я не отвела взгляда. — Моя свобода теперь здесь. С тобой. Выиграю я пари или проиграю — это не имеет никакого значения.

Я произнесла это. Вслух. Выпустила в пространство между нами самые главные слова, сняла с себя последнюю защиту.

Кэлтан смотрел на меня, и его маска окончательно рассыпалась. В его глазах было недоверие, смятение, облегчение и какая-то первобытная, животная надежда, которая, казалось, обжигала его изнутри.

— Эйра… — он произнес мое имя как молитву, как заклинание, от которого зависит его жизнь. Его свободная рука дрогнула, и он медленно, будто боясь, что я воткнусь, прикоснулся пальцами к моей щеке. — Ты уверена? Ты понимаешь, что это значит? Это не… это не закончится, даже если мы победим. Тень моего рода всегда будет рядом.

— Тогда мы будем сражаться с ней вместе, — ответила я без тени сомнения. — А пока… пока давай просто верить твоей матери. Давай верить, что мы можем это сделать. Вместе.

Он не сказал больше ни слова. Он просто притянул меня к себе, прижал лоб к моему плечу, и его плечи вздрогнули от глухого, беззвучного рыдания — выдоха всей той боли, что он носил в себе годами. И я обняла его, держала крепко, позволяя ему, наконец, перестать быть сильным.

Мы не нашли ответа в книгах в ту ночь. Но мы нашли нечто гораздо более важное. Мы нашли друг в друге ту самую точку опоры, которая не давала нам рухнуть окончательно. И это было началом всего.

Мы стояли так, казалось, вечность. Его дыхание выравнивалось, дрожь в плечах утихала, но он не отпускал меня, а я не спешила вырываться из его объятий. В этом молчаливом причастии не было страсти — лишь бесконечное облегчение и тихая, щемящая нежность. Он нашел во мне опору, а я в нем — причину остаться.

Первым нарушил тишину он, его голос, приглушенный тканью моего платья, прозвучал глухо и смущенно:

— Прости. Я не должен был...

— Замолчи, — мягко, но твердо прервала я его, проводя ладонью по его спине. — Ты имел право. Больше, чем кто-либо.

Он медленно отстранился. Его глаза были красными, но взгляд — ясным, без тени былой свинцовой тяжести. Он смотрел на меня так, словно видел впервые. Или видел наконец-то настоящую меня.

— Значит, это правда, — прошептал он, почти не веря. — Ты останешься.

— Я остаюсь, — подтвердила я, и на моих губах появилась улыбка — неуверенная, дрожащая, но самая искренняя за все это время. — Кажется, я только что проиграла пари.

Он рассмеялся. Коротко, с надрывом, но это был настоящий смех, в котором слышалось освобождение.

— Я объявлю тебя победительницей. Со всеми почестями. Твой выигрыш...

— Мой выигрыш — это ты, — перебила я его, и краска залила мои щеки. Сказать такое вслух было безумно стыдно и в то же время