Жаркое соперничество - Рейчел Рид

— Да. Только один сезон. Он был... не таким, как ты думаешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Такой... тихий. Не заводил друзей. Но он, правда, не плохой парень. Просто... типа странный.

— Ну, похоже, его обменивают каждый сезон. Наверно трудно завести друзей при таком раскладе.

— Наверно, он надеется, что его снова обменяют. Баффало — это ужас.

— Это точно. — Они помолчали с минуту, глядя на экран, потом Шейн спросил: — В каком городе тебе больше всего нравится играть? На выезде.

Розанов задумался.

— Мне нравится Нью-Йорк. Потому что это Нью-Йорк. Там меня ненавидят.

— Тебя везде ненавидят.

— Меня любят во Флориде. Там все фанаты Бостона. А тебе?

— Мне нравится Оттава, потому что это мой родной город. Торонто — из-за истории наших команд. Знаешь, наверно, еще везде, где тепло.

— В Лос-Анджелесе хорошо. Красивые женщины.

Шейн все-таки заметил, как Розанов украдкой взглянул на него, произнося это.

— Конечно. Да, — ответил он. — Везде есть красивые женщины, на самом деле.

— Когда ты богат и знаменит, то да. — На мгновение они замолчали. Трансляция прервалась на рекламную паузу. — Была одна девушка, — продолжил Розанов. — В Нью-Йорке. Я встречался с ней, когда приезжал туда.

— Была?

— Она выходит замуж.

— О. — Шейн заглянул в горлышко своей бутылки с имбирным элем. — Ты... расстроен из-за этого?

— Что? Нет. — Розанов, казалось, был искренне удивлен, а может, его позабавил вопрос. — Все было не так. Просто... удобно иметь надежную женщину, с которой можно переспать в Нью-Йорке. Поскольку там играют три команды, мы там часто бываем.

— Она же не единственная женщина в Нью-Йорке, которая готова переспать с тобой, — поддразнил Шейн.

Розанов ухмыльнулся.

— Думаю, я найду кого-нибудь.

Повисла тишина. Возможно, Розанов ожидал от Шейна, что тот в ответ поделится с ним аналогичной информацией. Но Шейн не мог.

— Мне трудно быть таким... раскованным, понимаешь? Трудно просто... переспать с кем-то. Порой.

— Да. Хорошо иметь надежный вариант.

Шейн улыбнулся ему.

— Да.

Розанов кивнул, поднялся и отправился на кухню.

— Сиди, — на ходу сказал он. — Я принесу сюда.

Шейн сосредоточился, разумеется, на телевизоре, а не на том, о чем они только что говорили. Розанов вернулся с двумя тарелками, на которых, похоже, с особой тщательностью были разложены горячие сэндвичи с тунцом, картофельные чипсы и маринованные огурцы.

— Еще имбирного эля?

— Нет. Все отлично.

Шейн не мог поверить, что Розанов приготовил им ужин. Испытывая некоторый ужас, он обнаружил это восхитительным.

— Тебе они нравятся? — спросил Розанов спустя минуту молчаливого поедания сэндвичей.

— Что? Сэндвичи с тунцом?

— Нет. Девушки.

Вопрос застиг Шейна врасплох.

— А-а. Конечно. Да. Они мне нравятся. Естественно.

Произнесенная с заиканием словесная комбинация абсолютно не соответствовала ответу, который первым пришел ему в голову, а именно: не очень.

— Никогда не слышал, чтобы у тебя были девушки, — без обиняков заявил Розанов.

— Ну. Это личное.

— Точно. Личное.

— Я много о чем личном не распространяюсь! — продолжил Шейн, жестом указав на них обоих. — Это же очевидно.

Розанов некоторое время молчал. Затем, снова повернувшись к телевизору, он пробормотал:

— Мне нравятся девушки.

— Окей, я без претензий.

— Но ты мне тоже нравишься.

— Надо же, как мне повезло, — проворчал Шейн.

— Не как личность, конечно, — поддразнил Розанов. — Но у тебя талантливый рот. — Он игриво откусил кончик огурца. В этот момент у него зазвонил телефон. Взглянув на дисплей, он пробормотал что-то по-русски. — Я должен ответить. Извини.

— Все в порядке, — поспешил сказать Шейн, потому что, так оно, разумеется, и было.

Розанов встал и вышел из комнаты, разговаривая с собеседником по-русски. Шейн остался один на диване с полнейшей кашей в голове.

По правде говоря, у него никогда не было взаимоотношений с женщинами, которые можно было назвать успешными. Он обладал приличным опытом общения с ними, но он не мог вспомнить ни одного реально удачного сексуального контакта. И не знал, какого мнения придерживались о них его партнерши. Возможно, девушки просто рады были оказаться в постели со звездой хоккея, и этого хватало, чтобы отвлечь их от его пресных действий.

Ему не очень нравилось трахать самому; он любил, когда трахали его. Женщины не были приспособлены для этого, а просить их использовать дилдо он стеснялся. По большому счету он заставлял себя вытерпеть акт соития с женщинами. Достаточно возбудившись, он мог более-менее погрузиться в процесс. Это было лишь одним из способов кончить — достичь той самой цели, к которой он стремился независимо от того, с кем встречался, и что с ним делали. Вдобавок он был очень атлетичен, что, похоже, ценили женщины. Вероятно, это компенсировало то обстоятельство, что он всегда с нетерпением ждал окончания всего действия. По крайней мере, он надеялся, что компенсировало. Ему не хотелось бы, чтобы женщина чувствовала себя недооцененной. Узнай он наверняка, что партнерши не получали удовольствия от общения с ним, он прекратил бы это занятие.

Он предпочитал минет. Когда женщина сосала у него, было достаточно легко закрыть глаза и представить... кого угодно... обхватывающего губами его член. Проблема заключалась в том, что он не очень-то хотел отвечать взаимностью. Да, не будучи эгоистичным засранцем, он бы согласился, но для этого нужно было хорошенько настроиться, и почти наверняка у него получилось бы ужасно. Он слышал, как товарищи по команде говорили о куни, будто киска — это едва ли не самое райское место на земле. Шейн никогда не понимал этого.

Но, возможно, он еще не встретил подходящую девушку. Так он твердил себе. Это было вполне логично: то, что ни с одной женщиной ему еще не снесло крышу в спальне, не означало, что это в принципе невозможно. Где-то должна быть девушка, способная заставить его почувствовать то, что он чувствовал с...

— Извини, — повторил Розанов, садясь обратно на диван. — Это отец.

— А-а. — Шейн знал, что следовало спросить, все ли в порядке дома или что-то в этом духе, но был поглощен одной-единственной мыслью:

Никто не заставит меня почувствовать то, что я чувствую с Ильей Розановым.

Шейн испытывал настоящий ужас, который наверняка был написан у него