Невидимый враг - Анна Снегова

Но не сегодня.

Луна скупо освещает комнату серебристым светом. Из приоткрытого окна доносятся ночные шорохи, стрёкот сверчков. Чёрная решётка тени от оконной рамы прочертила белую постель.

Я лежу на спине ровно посередине постели, бессильно уронив руки на подушку по обеим сторонам от головы, и смотрю в пустоту перед собой бессонными, воспалёнными от непролитых слёз глазами. В голове ни одной нормальной мысли, сознание — как погружённый на дно тёмного озера камень. Укрыто толщей воды, неподвижно, скованно тяжестью. И сон ко мне тоже не идёт.

Наверное, кот ждал, пока я усну, чтобы вернуться. Потому что неслышимые простым слухом осторожные шаги я ощутила далеко за полночь.

Дверь в спальню тихо отворилась, так же бесшумно закрылась.

Ближе.

Ближе.

Остановился над постелью и смотрит на меня. О чём он думал там, в темноте, пока бродил безлюдными ночными тропами? О чём думает прямо сейчас?

Нет смысла притворяться, что сплю. Я повернула голову туда, где он стоял, но ничего не сказала и не сделала попытки передвинуться и освободить место. Тело по-прежнему не слушалось, мне не хотелось шевелить ни рукой, ни даже пальцем. Как будто из него враз ушла вся воля к жизни.

Длинный выдох — этот звук в ночной тишине был едва слышим, но я уловила его обострённым слухом.

А потом тихо скрипит кровать под тяжестью тела.

Я ощущаю его движения в пространстве. Он рядом. Сел на край постели. И всё так же смотрит давящим, тяжёлым, жадным взглядом голодного хищника. Когда дикие коты смотрят так на добычу, та обычно старается убраться с этого места, не чуя под собою ног. Но я не могу. Куда мне бежать? От себя не убежишь. Мне про себя всё предельно ясно.

Остался только один-единственный вопрос.

Я ведь уже упала в эту тёмную бездну, из которой после его ухода буду выбираться обратно к свету ещё очень и очень долго.

Насколько глубже позволю себе упасть?

Упаду ли так глубоко, чтобы вряд ли потом подняться?

Он знает, что я не сплю. Он видит, что от его присутствия ускоряется кровь по венам и приливает к щекам. И грудь под тонким одеялом вздымается выше.

В залитом лунным светом полумраке я замечаю, как его край начинает медленно ползти вниз с моего тела. Медленно, так медленно, оголяя изгиб за изгибом, прикрытые лишь тонкой полупрозрачной тканью сорочки. Я могла бы остановить, если бы хотела. Он даёт мне шанс остановить, делая это подчеркнуто неторопливо.

Одеяло летит на пол. Только угол остаётся небрежно лежать на краю постели.

Мне не нужно видеть Чужака, чтобы ощущать горячечный жар его тела, гибко перетекающего в пространстве, напряжённо нависающего надо мной. Я знаю, что ловит сейчас пытливо выражение моего лица, выражение моих глаз. Вряд ли ночной полумрак — препятствие для кошачьего зрения.

Что ты видишь сейчас на моём лице?

Понимаешь ли причину того, почему я безмолвно и безвольно лежу под тобой, не реагируя… но и не останавливая?

Моя боль… которая уже сейчас расцветает внутри отравленным цветком — почему ты её не ощущаешь своими фантастически обострёнными кошачьими чувствами? Или для подобных чувств у тебя нет врождённых способностей их ощущать?

На мгновение закрываю глаза, когда жаркие губы приникают к моей ключице. Впиваются в кожу, впитывают мой вкус. Мои безвольные ладони на подушке… так хочется опустить руки, нащупать в пустоте его голову, запустить пальцы в непослушную гриву волос, прижать ближе… но я справляюсь с искушением.

Отстранённо, словно со стороны наблюдаю за тем, как будто сама собой начинает медленно задираться сорочка на моих ногах, собираться в складку на бедрах. Шершавое и горячее прикосновение ладони, которая оглаживает открывшееся пространство, сжимает нежную кожу, запускает дьявольский огонь по венам.

Настойчивые губы движутся ниже.

Ложатся беглым, дразнящим поцелуем в ложбинку на груди.

Как живая, неспешно распускается тесьма завязки, что удерживает ворот.

Белая ткань послушно тянется ниже. Это настоящее безумие — если не знать, что происходит на самом деле, кажется, будто моя рубашка движется и пытается сползти с меня сама. Потому что глаза видят лишь пустоту надо мной, выше. Но я знаю, что если бы потянулась к этой пустоте, обняла бы горячее, каменно-напряжённое тело. И одно только небо знает, как сильно хотелось мне это сделать.

Он останавливается раньше, чем моя грудь оказалась бы совсем обнажена. Щадит мою стыдливость. Пока.

Но зрелище уже сейчас слишком красиво в своей откровенной постыдности. И он замирает на мгновение полюбоваться. Я чувствую движение его взгляда по своей белеющей в полумраке коже так, будто трогает пальцами.

Ещё ниже.

Вздрагиваю, когда поцелуй через невесомую ткань обжигает живот. Ещё один. И ещё. И ещё. Цепочкой огненных искр, вокруг выемки пупка. Оглушительный грохот крови в моих ушах.

Сегодня он не планирует больше тормозить.

Я знаю, что ещё мгновение — и вся тяжесть его тела обрушится на меня, как стены дворца в землетрясение падают каменными глыбами на головы несчастным, и точно так же под его тяжестью будет погребена моя воля к сопротивлению. Я уже её теряю, чем дальше, тем сильнее путаюсь в охвативших меня эмоциях. Заражаюсь его огнём, его желаниями. Тем более, что желания эти так созвучны желаниям моего собственного тела, которое поёт и плавится под его губами, умоляя не останавливаться. Умоляя мой разум забыть обо всём и хоть раз в жизни просто пожить одними лишь чувствами.

Но я слишком хорошо знаю, в какую беду могут завести чувства.

Не одна и не две девочки приходили ко мне в хижину в слезах, умоляя дать каких-нибудь трав от последствий этих чувств. И уходили с такими отрешёнными лицами, будто жизнь их кончилась, когда я отказывала.

Мой брат иногда находил виновника и заставлял жениться, принять ответственность за свои поступки. Ни разу ничего хорошего не выходило из таких союзов. Девушки всегда оставались несчастными, потому что изначально доверились не тому человеку. Поверили в то, чего не было. Приняли за любовь простую похоть и жажду обладания.

Друиды слишком многое видят и замечают.

Друиды не могут себе позволить роскошь обманываться.

— Стой… я должна кое-что сказать… Послушай меня.

Он останавливается, его тяжёлое дыхание — на моём животе. Сжимаю крепче колени. Это никак не помогает унять пожирающий изнутри огонь. Но я изо всех сил концентрируюсь на том, что должна сказать.

— Завтра я