После развода. Бывшая любимая жена - Анна Томченко

Ребёнок не пил, ребёнок не ел, ребёнку ничего не хотелось, и Устинья, стискивая мои пальцы.

Хрипло произносила:

— Это может быть обезвоживание, Адам, это, это очень страшно.

И нет бы ей, как медику, самой поставить капельницу, но почему-то оказывается, медики в самых фатальных ситуациях безумно беспомощны. Ни одна женщина не отличается хладнокровием в момент, когда болеет её ребёнок, это закономерность.

И я, как только представлял, что, упаси боже, малыш, родится с каким-нибудь пороком сердца или, я не знаю, с недостаточной хромосомой Устинья не выдержит этого, и я этого тоже не выдержу, потому что это мой ребёнок.

Я не смогу остаться в стороне.

Так зачем тогда? Зачем тогда насиловать всех, если можно решить проблему иначе.

Я понимал, что я прощения не заслужу.

Я не достоин прощения, но я хотел быть просто рядом.

Она ещё демонстративно что-то кричала по поводу раздела имущества и всего такого.

А меня это бесило, потому что, да, в смысле, какой раздел имущества? Я ничего у неё не отбирал. Я не хотел, чтобы она, как нищенка, скиталась или милостыню просила.

Господи, да у меня вообще этого в голове не было.

Я готов был отдать ей все, но не было раздела имущества, потому что я прекрасно понимал, что она не вывезет.

Она клиники вывести не могла после развода.

Как ещё можно было доверить женщине в расстроенных чувствах махину коммерческого дела?

Никак.

Я понимал, что надо вернуться.

Потому что если что-то пойдёт не так…

Да ничего не может пойти не так!

Костьми лягу, но своего ребёнка не брошу, вытащу из любой задницы.

Когда я позвонил, предложил поужинать, она тихо сказала:

— У меня будет мальчик.

Я вдруг понял, что меня не держит.

Я выронил мобильник из пальцев и опустился на колени и, наверное, впервые в жизни, действительно впервые в жизни я произнёс чуждые для меня слова.

— Господи. — Прикрыл глаза. — Господи, отец всевышний. Душой своей прошу. Пусть мой ребёнок родится здоровым. Пусть моя жена не пострадает. Господи, все что угодно отдам. Только прошу, пусть с ней все будет хорошо. Пусть мой ребёнок родится здоровым, сильным. Господи, я тебя умоляю. Душу свою грешную отдаю тебе, только пусть моя жена будет в безопасности, пусть мой младший ребёнок родится здоровым, я умоляю…

Глава 52

Устинья.

Я неверяще смотрела на Адама и не понимала, что вообще происходило.

— То есть, тебе было сложно сказать мне о том, что у тебя непроходимость вен и поэтому все вышло так, как вышло? — Расслабленным тихим голосом переспросила я и ощутила, как между рёбер противно потянула такая неприятная боль, как ощущение голодного желудка, что ли.

Адам отвёл глаза.

— То есть ты понимаешь, что ты трус?

Адам вздохнул.

— То есть ты понимаешь, что у тебя жена лежит с угрозой выкидыша. У тебя мать в больнице. Младший ребёнок с разрушенной семьёй. У тебя старший ребёнок сидит и молится не зная чего ожидать, родит его жена или нет? И все это только потому, что ты трус.

Адам прятал от меня глаза. Не хотел смотреть и я понимала, что сейчас, какие бы слова я не сказала, он все равно найдёт как выкрутиться.

— Давай мы не будем бросаться такими словами. Семью Родиона рушил не я. Точно так же, как и за Назара отвечал не я. Ты и мать— моя ответственность. Но несмотря на то, что в этом списке ты и мать— моя ответственность, я никакую другую ответственность с себя не снимаю. Я прекрасно понимаю, что все разрушено и собрать смогу лишь только я.

— Конечно только ты. — Моргнула я, отпуская горячие слезы на волю. Потому что это ты побоялся сказать мне о том, что проблемы. Потому что ты трясся над своими яйцами, как не знаю над чем. Потому что ты в злости пошёл и переспал с какой-то девкой, которая сейчас беременна.

— Да не от меня она беременна. Как ты этого понять не можешь?

— А у тебя уже есть доказательства того, что не от тебя она беременна?

Адам ударил по подлокотнику кресла ладонью и тяжело вздохнул:

— Устинья, я не последний идиот. Я не тот мудак, которого можно развести на бабки, только из-за того, что один раз что-то где-то там было. Не надо на меня навешивать непонятно какие обязательства. Я прекрасно уверен в том, что у неё нет никаких прав.

Я поморщилась, откинулась на подушку и покачала головой.

— Знаешь, а она приезжала ко мне. Разговаривала. Говорила о том, что видимо, что-то действительно не так у меня в браке, раз в какой-то момент ты оказался с ней в постели.

— В какой, твою мать, постели Устинья? Услышь меня. Не было никакой постели! Ты понимаешь, что я её прижал тем, что мне плевать на все. Пока не будет теста днк, пусть хоть в отцы Римского Папу записывает. Мне плевать.

— А если там твой ребёнок?

Адам зажал переносицу пальцами.

— Там не может быть моего ребёнка.

— С ней ты поступишь так же, как со мной? Отправишь на аборт?

Адам зарычал. Я не понимала, зачем это спросила. Видимо просто хотела уколоть, что меня он беременную не пожалел.

— Устинья, это две разные вещи. Одно — ребёнок от любимой женщины и вероятность того, что ребёнок может не выжить. Другое дело— непонятно кто. Говоря тебе о том, что необходим аборт— я думал только об одном: вдруг все плохо, вдруг я сплоховал. Я и так сплоховал. Ты девочку хотела, а я мальчика сделал.

Адам запрокинул голову, тяжело выдохнул в потолок. Я облизала пересохшие губы. Потянулась, едва имея возможность координировать свои движения. Неудачно дёрнула рукой, уронила с тумбочки бутылку с водой. Адам медленно встал, прошёлся и поднял бутылку. Свинтил крышку. Вручил мне, а руки дрожали.

— Знаешь, все это с твоих уст звучит, как какая-то фантасмагория из непонимания.

— Ну тогда объясни мне, раз ты все прекрасно понимаешь. Что за идиотские ситуации с тем, что ты в душ сходил и восемь банок надо.

Я поморщилась.

— Знаешь. — Произнесла на выдохе. — Мне не двадцать лет, чтобы я по щелчку пальцев могла фонтанировать желанием.

Признаваться в этом было неприятно. Немного грязно даже. Одно дело, когда ты беременеешь в двадцать лет и у тебя нафиг отсутствуют какие-либо