Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

Всё стало безразлично.

Все усилия, старания – всё бессмысленно.

Он молчал. Тихо, страшно, пугающе, пока не начал разминать руки – хруст костяшек пальцев.

Громко дышит, слушает, но, как всегда, не знает, как унять мои слёзы.

Я очень не хотела прибегать к этому аргументу, но, что поделать:

— Какая же я дура! Подумала, что ты станешь большим политиком, тебя будут все знать, любить и уважать, ведь с тобой не может быть по-другому. Все, кто знает тебя, неминуемо тебя уважают и обожают. Это произойдёт очень быстро, и тогда, когда ты станешь лидером мнений, мы сможем пожениться, — он громко выдохнул, — тогда, заручившись поддержкой народа, ты сможешь жениться на любой, не опасаясь чужого мнения, меня никто не будет гнобить, а будут обожать, так же, как и тебя… я дура! Какая же я бестолковка! Я и не осмелилась бы просить, чтобы ты возглавил думу, понимаю, какой это риск от террористов для тебя, думала просто депутатом…

Какое-то время я рыдала – всё потеряно. Когда уже сил плакать почти не осталось, я услышала:

— Это невыносимо! Алиса, я умоляю вас! Ну что? Что мне сделать, чтобы вы успокоились?

Я завыла ещё громче, из последних сил:

— Мне уже никто не поможет, мы все скоро умрём… я так надеялась…

— Алиса! Алиса! Успокойтесь же! Успокойтесь, прошу вас, — он несмело коснулся моей руки, — послушайте всего секунду! — я подняла заплаканный взгляд – он сидит передо мной на корточках, на лбу вздулась венка. Боже мой, ну какой же ты красивый! Даже такой хмурый, озадаченный… — да, признаться, поначалу, эта идея казалась мне абсурдной, я не скрою. Но сейчас, чем больше я думаю над этим, тем больше я вижу вашу правоту…

— Ты… ты… согласен со мной?

Он сглотнул, пальцы нервно теребят рукав моего платья:

— Не совсем и не во всём, но такое развитие событий точно стоит рассмотреть. Только успокойтесь, умоляю вас, перестаньте плакать, и давайте поговорим.

— То есть, ты пойдёшь в думу? — переспросила дрожащим голосом.

Он несмело кивнул, смешно сморщив нос.

— Только нужно всё хорошо продумать…

Боже мой! Ну конечно мы продумаем!

И думали, и конспектировали, набрасывали потезисно план действий.

А потом я благодарила. И это, теперь, стало моей любимой частью операции “Слепцов не не хочет, он просто ещё не знает, что он очень хочет”.

22.04

Это ещё никакая не победа.

Согласие Слепцова – только первый шаг. Самое сложное впереди: пройти в думу, сделать её жизнеспособной и… выжить самому.

При мысли о последнем меня начинало трясти от ужаса. От страха за его жизнь, осознавая, как сильно он теперь будет на виду – ни дать, ни взять, большая, плечистая такая мишень. Это в моём мире никто не знает, чтобы на думу покушался кто-нибудь, кроме царя, но если эта дума пойдёт другим путём? Если они перестанут быть клоунами и дикарями, и Вася сможет повернуть её на диалог с правительством? Что тогда? Если они станут мешать их великой революции? Одна бомба под залом заседаний – и всё.

Бросить бы всё.

Всю эту Россию с её политикой. Продать всю недвижимость, пока её итак не отобрали и устроиться где-нибудь… да плевать где. Лишь бы жить.

Эта идея не покидала меня, упорно вгрызаясь в самые неожиданные моменты. Жужжала моим внутренним комаром, высасывая все силы, заражая отчаянием и безысходностью.

Прошла неделя, мы виделись пару раз, мельком, официальную помолвку разорвали, и теперь Вася не мог приходить ко мне спокойно. Мама Алисы не могла выносить меня видеть, после такой новости. Та, думается, представляла себя уже тёщей дворянина – не свезло. Зато господин Кос ликовал, не мог сдержать улыбку, когда изредка сталкивался со мной дома.

Старый козёл! Спит и видит, как выдать дочек с пользой для своего бизнеса. Что ему какой-то офицер, эти офицеры живут в своём мире, выдуманном триста лет назад, когда все вокруг либо завидуют их безмятежности и сытости, либо, как Кос – считает их тупоголовыми, никчёмными бездарями, не видящем дальше своего носа.

Увы и ах, но здесь я, дорогой папа с вами согласна.

На радостях он меня не трогал, не требовал отчёта.

Всё свободное время я с книжкой гуляла в Адмиралтейском саду, куда он приехал лишь два раза. Быстрый разговор ни о чём, он, как мне кажется, нарочно сворачивал с разговора о себе, о своих делах. Ни единого касания, ни поцелуя. Я ненавижу все их правила!

Ещё два раза я приходила к нему, однажды, прождала восемь часов, но он так и не явился.

— Крепко занят, — разводила руками Тоня, — нынче как утром уехал, так и нет. А вчера и вовсе – до зари почти сидел над бумагами, так и уснул за столом, и поднялся с петухами.

— А приходил к нему кто?

Тонька хмыкнула:

— Ежели вы о барышнях, то не извольте беспокоиться. Как придёт, так и уйдёт. У меня тут одна барышня, да такая, что на весь Петербург этот, ух! Другим тут места нету. Ну и барыня, конечно… Но никого не было. Барыня в поместье, а Василий Александрович в делах весь. Было, потянулись офицеры – два дня тут ходили, как к мощам. А потом, как отрезало. Господин один приезжал четыре раза. В чёрной карете, и весь такой неприметный, поди-ка вспомнить, какой он…

— Усатый?

— Что у кота того усищи!

— Ясно.

Герасимов…

В другой ситуации, я бы нашла себе занятие, но все мысли были о Васе.

Неведение, невозможность повлиять – положение хуже не придумаешь. Я уже готова сама пойти в охранку и разыскивать Герасимова.

— Алиса!

Я только вышла из особняка, когда услышала окрик. Вася! Бросилась к нему, выпрыгнувшему из кареты, что только тормозит.

— Васенька, — остановилась за шаг от него. — Прости меня, но я так соскучилась, пришла сама, думала застать тебя, хоть поговорить с тобой…

— Прости, мой друг, слишком затянули дела. Пойдём в дом, я как раз хотел ехать за тобой, — мы застыли посреди жужжащей улицы, друг напротив друга.

Не знаю, о чём думает он, а я выделила и тёмные круги под глазами, и усталую, но искреннюю улыбку.

— Я зачем-то тебе понадобилась?

На секунду он отвёл глаза.

— Стыдно признать, но да. При нынешнем раскладе у меня нет ни минутки