Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

— Найдите людей, опытных и рукастых, уверена, у вас такие есть. Они смогут незаметно разложить по ящикам наши бюллетени. Не нужно превалирующее большинство – нам не нужна центральная сцена. Мы не должны привлекать внимание, иначе на нас ополчатся, лучше делать всё тихой сапой. А лучше бы найти среди подсчитывающих того, кто сможет проредить чужие голоса…

— Либеральные? — усатику моя идея пришлась по душе.

Я дальше продолжила, не отвлекаясь от родненькой, такой уставшей спиночки:

— Рабоче-крестьянские тоже.

— Алиса! — вклинился Вася. В этот раз на русском, Слава Богу. — Побойся Бога! Народ чем тебе не угодил! Мужик никогда не пойдёт против Государя! Мы с Александром Васильевичем думаем обратно – хорошо бы увеличилась численность простых людей в думе.

— Ты прав, душа моя, во всём прав! — ох, детка, какой же ты… детка! — Народ любит Царя, конечно, во всём ты прав, я, глупая, просто считаю, почему-то, что народ будет и дальше любить Государя, но голосовать за законы, которые им землю дадут. Я… я учу рабочих, Александр Васильевич. У меня не много учеников, но, буквально сегодня, я стала свидетельницей разговора: кабы я стал депутатом. Два моих ученика, и оба они сошлись на том, что царя они любят, да только грамота моя им не шибко то и нужна, это здесь, в городе, много где вывеску прочесть надобно, но часто итак понятно, где аптека, а где трактир. А вот скоро братки их в думе примут закон, чтобы им землю дали, да и разъедутся они по своим деревням. К чему им наша грамота, да город, да ещё хуже – законы принимать, в которых они ничего не смыслят. Это вот пусть другие – учёные бюджеты распределяют да реформы проводят, а им бы земли клочок и вся недолга… — придумала я весь этот разговор для одного-единственного бывшего офицера, который сам, такой беседы нигде и не смог бы услышать. А они были, и много. Я просто собрала всё в одно. — В своём сознании они прекрасно вмещают любовь к царю и поддержку либералов, на каждом углу горланящих о том, что скоро они всю землю отберут у помещиков и отдадут крестьянам!

Вася фыркнул.

— Не смейся! Ты знаешь, что я знаю!

Он прижал мою руку к щеке, поцеловал.

— Моя Алиса Ивановна – провидица, Александр Васильевич. Уж не знаю, как Господь наш смог уместить в одну такую маленькую женщину и красоту и ум, и такой дар, но именно Алиса рассказала мне о теракте, готовящемся на Павлова.

— Это… очень ценный дар. Нам бы его, в охранном отделении!

— У Алисы уже есть работа, — по голосу Васи слышно, как сейчас он рад, что работу мне Герасимов дал в госдуме, а не в охранке.

— Праааавда?

— Истинная, — кивнул Слепцов, — в госдуме, помощником письмоводителя.

— А письмоводитель у нас кто… — задумался Александр Васильевич.

Слепцов, сцепив зубы, выплюнул очередную немецкую, то ли французскую белиберду.

Многозначительное молчание, и:

— Как же ты исхитрился так подсуетиться, что невеста твоя с тобой рядом всегда будет?

Нет, ну хорош! Напоминает уже рабочий чат – один флуд и трата времени.

— Господа! Мы ушли от темы! — я отошла, стала покрасивее так, чтобы обоим мужчинам было хорошо меня видно. — Что делать будем?

— А что тут делать? Будем делать так, как требует долг – Родину нужно защищать любой ценой. Иногда приходится положить на её алтарь и собственную честь.

Фсбшник шарит.

— У меня к вам вопрос: как называется ваша партия?

— Единство в России, — отрапортовал Слепцов, прекратив пялиться.

Ужасно, просто дико, всей душой захотелось это сделать.

Мне это нужно.

Очень нужно знать прямо сейчас, что я смогла хоть что-нибудь изменить.

— А можно маааааленькую просьбу, — я свела пальчики, надула губки, распахнула глазки, — давайте изменим название пока не поздно? Нам нужно что-то проще, понятней, сильнее. На века. Соединая Россия, подойдёт идеально.

Ленин на балконе балеринского особняка – на углу Большой Дворянской улицы и Кронверкского проспекта стоит дворец, построенный по заказу М. Ксешинской. После возвращения из эмиграции в апреле 1917-го здесь работал Ленин. С балкона дворца балерины Владимир Ильич неоднократно произносил речи.

(2) II ne faut pas qu’ùn honnête homme mérite d’être pendu (фр) – честному человеку не должно подвергать себя виселице.

24.04

Никто и глазом не моргнул.

Возможно, потом и жалели, но что мне за дело?

Это такие мелочи рядом с тем, что закрутилось дальше. 20 февраля 1907 года, государственная дума второго созыва начала свою работу. И Василий Александрович Слепцов, в её составе.

К сожалению, о государственной думе, в принципе, я мало что помню, кроме того, что заседала она в Таврическом дворце – здесь ничего не изменилось.

Но вот Соединой России здесь раньше не было, а теперь есть. Это моё маленькое утешение самой себе – что-то да изменилось.

На этом с утешительными моментами закончено, потому что больше ничего хорошего не было.

Вася в Таврическом и дневал, и ночевал.

Если я, управившись с делами, уходила со службы едва ли за полдень, то он, бывало, возвращался и ночью.

Чувствовала я себя женой моряка.

Только мне же лучше, если это его плавание продлится пять лет, и эту думу не разгонят, как предыдущую. Пять лет, Алиса. Всего лишь пять лет – срок созыва государственной думы.

Однажды мне удалось заночевать у него, он приехал сам, поздно вечером, в квартиру позвонила Тоня, с запиской в руке. Пришлось выкручиваться, что девица – горничная Мари, а та занемогла, очень просит свою голубушку-подружку поддержать её в час немощи.

Дорога в экипаже, воздух в котором, как мне казалось искрил от напряжения.

Только Тонины смешки в воротник, которые она пыталась скрыть, глядя на нас.

— Хорошая у вас горничная, Василий Александрович.

— Вы находите? Мне вот кажется, больно хохотушка. Думаю, взять из деревни кого посерьёзнее, да не такую понятливую.

Тонька засопела, а мы захохотали.

Я не выдержала – обняла её:

— Спасибо, Тоня, я ваша должница.

Та засмущалась, раскраснелась:

— Не надо, барышня, ну что вы, взаправду. Мне барин приказал, а я что? Спорить что ль буду…

— Так прямо