Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

сухую, чуть обветренную кожу, он поменял ноги местами: теперь правая на левой, — я знаю, что таким людям, людям дела, им противна дума, противна политика, но… — я горько вздохнула: — мне в последнее время кажется, что политика… она повсюду. Куда ни кинь – нигде не добиться своего напролом, везде нужно договариваться, лавировать. Люди не хотят уже по-старому…

— Алиса! Почему вас, женщину, вообще это заботит? — ой, ну что за выпученные глаза!

— Васенька, люди стали умнее, разностороннее. Каждый рабочий мнит себя личностью и требует уважения. Он не понимает, не видит, что он лишь агнец в стаде нашего пастыря… — поверь мой родной: я на твоей стороне. МЫ заодно. Во всём:

— Ты была в храме? — изумление в голосе можно черпать ложкой. И столько одобрения! Бинго!

— Честно сказать, да, — я вновь напустила смущения и прижала его ладонь к своей щеке, — я люблю тебя, — прикрыла веки, целуя его руку, — мне интересна твоя вера. Что в ней, что ты – такой умный, такой образованный не поддаёшься всеобщему помешательству, остаёшься истово верующим…

— И?

— Я хочу сходить ещё, если ты не против, — блин, разговор уходит не туда. Хотя…

— Как я могу… — вот теперь улыбка стала искренней, едва заметной, как и лёгкий кивок одобрения.

Он поцеловал мою руку.

— Знаешь, Васенька, мне кажется, мы прогневали Бога. Все мы, люди. Уж не знаю чем именно, но мне страшно, что если ничего не изменится, если не случится чего-то резонансного, одиозного, то случится катастрофа…

— Алиса, ты… — громко выдохнув он отвёл глаза.

— Не может быть другого результата, если раз за разом всё делать одинаково, пойми! Эта дума обречена, так же как и первая. Там нужны другие люди. Хоть немного, но таких, которые смогут радеть за народ, сохраняя при этом верность Государю. Ведь такие обязаны ему помогать! — я всплеснула руками, его ладонь “случайно” упала. Прямо мне на бедро. Я не дала ему её убрать, накрыла своей рукой, в пылу разговора не обращая внимания на жалкие потуги свободы. Отчаявшись, он свободной рукой потёр собственный загривок. Пардон, шею. — А сейчас его все бросили! Пойми, народ уже вкусил плоти свободы. Он почувствовал её вкус и запах и ни за что не отступится. Как раньше уже не будет, но кто-то должен взять на себя ответственность и контролировать их, они же там как дети неразумные! Кто-то верный присяге, кто-то, кто не побоится влезть в этот улей и там нести верную службу! — если так пойдёт и дальше, то он дыру в полу прожжёт. Теперь моё самое лёгкое и любимое: пункт плана, названный лестью. — Любовь моя, там нужен ты! — он открыл рот, который я тут же мягко прикрыла ладошкой, слегка лаская пальцем ямочку над губой: — я только сейчас это поняла, послушай! Господи, Боже мой, как я раньше не додумалась! — “вдохновлённая и просветлённая” я оседлала его колени, игнорируя изумление, — Васенька! Кто, если не ты? Посмотри сам, что там творилось в первый раз: цирк! Кто, ну кто ещё? В ком ещё столько чести? — ладошкой нежно огладила колючий подбородок, который медленно задирается всё выше и выше. — В ком столько силы, любимый? — не устояла и с наслаждением сжала его чуть расправленные плечи. Господи, что же ты со мной делаешь, что я так плыву рядом с тобой… — Кто способен противостоять им, всей этой интеллигенции там, в думе, где Государь не властен? У кого хватит ума направить их энтузиазм туда, куда нужно нашей стране по-настоящему? — нужно взять себя в руки. Расслабимся потом! Подавила сожаление, прекратив поглаживать гвардейский торс, — поймите, штабс-капитан Слепцов, воины нужны не только на поле боя, сейчас они гораздо нужнее здесь, в самом сердце пожара, только ни у одного твоего сослуживца не хватит на это ни силы, ни ума, ни чести… любовь моя, — разгорячившись, я по-нежному коснулась губами его лба, прекрасно понимая, что именно ему видно пониже моей шеи. Горячий вздох потонул в вырезе платья.

Я могла бы и льстить, поливать его патокой, если бы от этого зависела его жизнь. Но мне не приходится. Боже мой, во всём мире не найти мужчины сильнее, умнее, способнее и красивее.

— Алиса, погоди, погоди же, — когда мы встретились глазами, в моих стояли слёзы.

— Я не представляю, о чём прошу…

— Вот именно! Не плачь, не нужно плакать. Мы всё решим! Просто твоя идея эта, она… — он сцепил руки в замок, как в капкан.

— Никчёмная?

— Нет, что ты! — но по виду, именно так он и считает.

— Я не могу пойти в политику. Я военный, дорога в думу мне заказана.

— Уйди со службы?

— Алиса, — он нервично улыбнулся, словно маленькой. Нога его, в домашней туфле, начала дробно отстукивать по паркету. — Я всю жизнь на службе, с измальства. Гимназия, корпус, училище… Я ничего другого не умею…

— Умеешь! Вася! Ты уже умеешь, ты пойми, что так будут говорить все: не умею, не учился… а те, кто учился, от них толку нет. Хороших дипломатов у нас раз-два…

— Алиса! — он повысил голос и ссадил меня с коленей. Встал и прошагал в другой конец кабинета. Широко отмахнулся, как от невидимых пут.

— Мы погибнем, — я начала плакать. Сильно. — Они сведут страну в бездну и обязательно случится всё то, о чём я тебе говорила! — я подтянула колени к груди и зарыдала в голос. Горько и громко.

— Алиса! — он рядом, но я не смотрю, усиленно изображаю истерику:

— Нас никто не спасёт! Никто! Государь окружён лжецами и льстецами! В правительстве одни пенсионеры, что знали ещё его деда! Самые лучшие люди брезгуют… мы все умрём… я никогда не стану с тобой перед алтарём, никогда не смогу назвать тебя мужем, войти в твой дом хозяйкой… — я подвыла в очередной раз, — Господи, Боже мой! Забери меня сразу, потому что скоро случится страшное!

И мне очень страшно! Потому что в той жизни эти мои операции были редкими, но всегда эффективными. Здесь он другой, что-то я не учла, не продумала, упустила…

Господи, я снова его потеряю. Лучше сразу, самой, потому что второй раз видеть, как он умрёт –