Месть за моего врага - Алексин Фолмут Фэролл

гордая осанка, слишком дерзкий взгляд, волосы, хоть и тёмные, а не золотистые, обрамляли его голову короной, в точности как у Дмитрия. Все это означало, что этот человек, как и все мужчины семейства Федоровых, был ответственен за смерть Марьи. И что хуже — именно он и убил её. Он держал тот самый клинок.

И теперь Иван его отпускает.

Гнев, который Стас не позволял себе испытывать к убийце своей жены, всколыхнулся в нем, сметая остатки здравого смысла и взрываясь болезненной вспышкой. Этот гнев был острым и колючим, словно ножи, разрывающие его плоть. Стиснув зубы от страдания, Стас оттолкнул Ивана, чтобы оказаться лицом к лицу с тем, кто убил Марью.

— Как она выглядела? — холодно спросил Стас, вглядываясь в лицо мужчины, которого, несомненно, звали Романом Фёдоровым. — Когда ты её убивал, ты видел её лицо?

Роман молчал, лишь кривился в безмолвной гримасе. Этого оказалось достаточно, чтобы Стас нанёс удар — изо всех сил, так что кулак пробил воздух в лёгких Романа, заставив его задыхаться, кашлять и сплёвывать от боли, похожей на ту, что клокотала в груди Стаса.

— Скажи мне, — прорычал он, отталкивая Ивана, когда тот шагнул вперёд, — скажи, ублюдок, ты хотя бы осмелился взглянуть ей в глаза, когда в них угасал свет, или же вонзил нож ей в спину, как предатель, как грёбаная крыса?…

— Когда твоя жена умирала, — прохрипел Роман, высоко подняв подбородок, — она признавалась в любви моему брату.

Его губы слегка скривились в насмешке, и Стас нанес еще один сильный удар. Его костяшки разбили Роману рёбра, вызвав громкий хрип и пронзающую боль в собственной руке — отдача от удара, что оказался неточен.

— Она, — попытался проговорить Роман, вновь задыхаясь и захлёбываясь, — она никогда не любила тебя… никогда…

Ты не был ей нужен. Уж точно не так, как Дима…

— Нет, — хрипло произнёс Стас, стиснув его горло. — Нет, ты лжёшь…

— Стас, не слушай его! — крикнул Иван, снова хватая Стаса за руку, пытаясь оттащить его назад. — Стас… СТАС!

Стас вырвал руку и толкнул Ивана так, что тот оказался на полу.

— Ты лжёшь, — зарычал он, готовый в ярости обрушиться на Романа. В следующую секунду — настолько быструю, что Стас едва успел ее уловить, — он развернулся, вытянул руку, и проклятие сорвалось с его ладони..

Точно в цель, если бы не вмешалось что-то другое.

— Нет! — услышал Стас позади себя крик, отразившийся эхом от стен. На мгновение Стасу показалось, что это голос его жены, его Маши; ему даже померещилось, что он видит ее там, в ее любимом пальто — знакомое пятно среди боли и ярости.

Но это была не Маша.

И проклятие угодило не в Романа.

III. 17

(Лев и его дар)

Дмитрий как-то сказал Льву, что у него есть дар выбирать правильное время. «Всегда идеально», — шутил он, взъерошивая Льву волосы, — «всегда оказывался в нужный момент: секунда позже — и было бы слишком поздно, секунда раньше — слишком рано». Когда Дмитрий сказал это впервые, он имел в виду то, как Лев успевал увести его с дороги в тот момент, когда проезжал фургон с мороженым, или позже, когда они выросли, ловил такси с горящим огоньком прямо в ту секунду, как поднимал руку. «Одно из твоих маленьких волшебств», — сказал тогда Дмитрий, и эти слова пронеслись в мыслях Льва, когда он увидел, как Стас Максимов разворачивается, медленно разжимая пальцы, словно время растянулось.

Лев подумал об этом снова, когда заклинание нашло свою цель, и проклятие ударило его прямо в грудь. Секундой раньше или позже — и это был бы Роман, который принял бы удар в живот, не имея возможности увернуться. Но Лев обладал даром выбирать правильное время, и именно поэтому в тот момент он вспомнил, какую этот дар сослужил ему службу: привёл его к Саше, которая оказалась в том самом баре той ночью, среди всех возможных мест, и именно в тот час, среди всех возможных времён. А потом он услышал её голос, и это воспоминание ожило снова.

— Лев! — крикнула она, перепрыгивая через Ивана и отталкивая ошеломлённого Стаса. Она упала на колени рядом с Лёвом, схватив его за руку, пока проклятье жгло его лёгкие, сжимало горло, лишая голоса и дыхания. — Лев, ты идиот, останься со мной, — она приложила ладонь к его груди, стараясь облегчить его боль, проводя большим пальцем по его шее. — Останься со мной, я всё исправлю…

— Саша, — выдавил он, закашлявшись, чувствуя, как проклятье сжимает его сердце. — Саша, мне жаль, что я… мне жаль, что…

— Даже не смей умирать, Лев Фёдоров, — оборвала она его резким и властным голосом, как всегда. — Даже не смей! Ещё рано, Лев. Мы должны были успеть, — её дыхание стало рваным, и она прижалась лбом к его. — У нас должна была быть история, Лев. Ты обещал мне длинную историю, а теперь, чёрт возьми, ты должен мне. Ты не можешь умереть, пока я злюсь на тебя… пока я…

Она задохнулась, не в силах справиться с отчаянием.

— Ты не можешь умереть, пока я не скажу тебе, что… что я чувствую к тебе, Лев, чёрт тебя побери!

— Говорить безумные вещи — это моя работа, Саша, — напомнил он ей, с трудом вытесняя слова. Она ослабила его боль, но лишь частично, и только на время;, и он знал, что долго она так не продержится. Лев крепче сжал её руки, чтобы продолжить. — Например, — снова закашлялся, прерываясь, — что у нас могла бы быть ужасно скучная совместная жизнь…

— Не смей так говорить, — теперь она плакала, и слёзы текли по её щекам, капая на его лицо. — Лев, ты безмозглый идиот, не смей так говорить…

— …обыденная, понимаешь? И, вероятно, чудесная. — Он захрипел, задыхаясь, но не отпустил её, когда она попыталась отстраниться. — Не отпускай, — прошептал он. — Это… странно умиротворяет. Не отпускай меня, пожалуйста.

Где-то позади них кто-то звал её по имени, но Лев уже не слышал. Его слух постепенно угасал, и единственным, что он ещё мог уловить, был её голос — одинокая нить, протянувшаяся сквозь бешеный ритм его пульса, словно священный шёпот, раздающийся в ночи.

— Лев, — умоляла Саша, её рука скользила по его щеке. — Лев, пожалуйста…

Лев закрыл глаза, удерживая её руку у своих губ. Он запечатлел на кончиках её пальцев слабый поцелуй.

— Я найду тебя, Саша, — прошептал он. А потом почувствовал, как все вокруг поглощает пустота. Или, возможно, наоборот, пустота наполнила всё вокруг, словно он просто погружался