Искупление варвара - Руби Диксон

работает с ножом поменьше, затачивая кромку лезвия до остроты бритвы. Когда он удовлетворен этим, он бросает на него еще один взгляд, а затем протягивает его мне, ручкой наружу.

— Что думаешь?

Я принимаю это от него, стесняясь, что он спрашивает мое мнение. Я ничего не смыслю в ножах. Хотя выглядит все нормально. Я провожу пальцем по краю, и он кажется острым.

— Мило.

— Это для тебя, — говорит он мне. — Я также сделаю тебе копье, чтобы мы могли охотиться вместе.

Это для меня? Я прижимаю его к груди, до смешного довольная. Это самое приятное, что кто-либо когда-либо делал для меня. Я открываю рот, чтобы сказать «спасибо», затем снова закрываю его. Ему не нужна благодарность. Поэтому я просто позволяю своим глазам показать ему, как я довольна.

Он ворчит, стряхивая осколки костей со своих колен, но выглядит довольным.

Глава 12

ЭЛЛИ

Бек занимает мои мысли до конца вечера, и к тому времени, когда я засыпаю, мои мысли все еще о нем. Вместо того чтобы думать о клетках, зоопарках и ужасных вещах из моего прошлого, я мечтаю о Беке. О синей коже и больших руках, которые моют меня с нежной заботой, уделяя дополнительное время тому, чтобы погладить мою грудь мыльной салфеткой. В моем сне я хочу, чтобы он прошелся у меня между ног и прикоснулся к тому месту, где у меня болит, но он этого не делает. Он просто оборачивает юбку вокруг моих бедер, снова и снова протирая мой живот тканью, пока я не издаю звук протеста.

Я просыпаюсь со стоном в горле, мои руки зажаты между бедер. Я мокрая и ноющая, и я чувствую себя такой нуждающейся. Мои соски болят, и я чувствую беспокойство. Однако моя рука между ног ощущается приятно, и я не могу удержаться, чтобы не погладить пальцами вверх и вниз по своим складочкам. Однако ощущения слишком сильные, чтобы делать что-то большее, поэтому я ласкаю себя несколько раз, стараясь держаться подальше от наиболее чувствительных зон.

— Эл-ли?

Хриплый голос Бека заставляет меня замереть. Я смотрю на него в тусклом свете пещеры. Огонь — всего лишь несколько отблесков, и я вижу только смутную тень там, где находится Бек, за исключением яркого свечения его глаз в темноте.

— Ты стонала во сне, — говорит он мне с беспокойством в голосе. Я слышу, как шуршат меха, когда он поднимается на ноги. — Это был плохой сон?

О нет. Это ни в малейшей степени не было дурным сном. На самом деле, это было полной противоположностью дурному сну. Если бы он не разговаривал, я действительно могла бы вернуться к своему сну.

— Ничего страшного, — быстро говорю я и крепко обхватываю бедра руками. Я не хочу убирать оттуда свои руки. Я хочу продолжать трогать себя, потому что это слишком приятно, чтобы останавливаться.

— Ты боишься? — Он опускается на корточки рядом с моей кроватью. — Ты хочешь держать меня за руку, пока спишь?

В последние несколько дней, когда мне снились плохие сны, он позволял мне прижиматься к нему, и это помогало. Однако прямо сейчас он не может держать меня за руку… потому что она у меня между бедер и липкая от моего возбуждения. Я должна что-то сказать. Сказать ему, чтобы он уходил. Чтобы дал мне поспать.

Вместо этого я ничего не делаю. Я позволяю ему откинуть одеяло, и он видит мои руки, прижатые к соединению бедер. Он стонет, кхай напевает, и я сдерживаю собственный стон.

— Ты трогаешь себя, моя малышка? — его голос такой низкий и хриплый, что это похоже на ласку.

Я киваю, прикусывая губу, и снова поглаживаю свои складочки, пока он наблюдает. Это кажется восхитительно озорным и смелым одновременно. Но я хочу, чтобы он это увидел. Я хочу знать, что он собирается делать, как он отреагирует… и понравится ли ему это.

Дыхание с шипением вырывается из его легких.

— Ты хочешь, чтобы я посмотрел?

Я думаю, что да. Я снова тру себя, ерзая на одеялах, а затем останавливаюсь, потому что продолжаю прикасаться к местам, которые кажутся слишком напряженными.

— Почему ты останавливаешься? — спрашивает он, устраиваясь на одеялах рядом со мной. Он не прикасается ко мне, пока нет, но я отчаянно хочу этого. Его прикосновение безопасно. Его прикосновение успокаивает меня. — Эл-ли? — спрашивает он, когда я продолжаю молчать.

— Я не знаю, — шепчу я. — Я никогда этого не делала.

— Никогда?

Я качаю головой. Раньше у меня никогда не было такой возможности уединиться. Я никогда этого не хотела. Никогда не смотрела на мужчину с таким восхищением, наблюдая за игрой его мускулов, как я смотрела на Бека… Рядом с ним я чувствую себя по-другому. Живой.

И я хочу его прикосновений. Я помню, каково было ощущать его руки на себе, когда он мыл меня, бархатную мягкость его теплой кожи, ощущение его большого тела рядом с моим. Я стону и снова глажу себя, а затем останавливаюсь.

— Ты боишься?

— Немного, — признаю я. Всякий раз, когда я прикасаюсь к себе, думая о нем, все становится таким напряженным. Я останавливаюсь, потому что боюсь этой интенсивности. Это заставляет меня волноваться.

— Могу я присоединиться к тебе под твоими мехами? — спрашивает он.

Мое сердце колотится в груди, даже когда песня моей вши становится все громче и громче.

— Да.

Бек скользит под одеяло рядом со мной, и его нога касается моей. Он притягивает меня ближе, прижимает к своему плечу, и это кажется странным, учитывая, что я все еще держу руки между бедер. На нем все еще набедренная повязка, и я чувствую прикосновение кожи к своей коже — и твердую эрекцию, скрытую под ней. Но он не делает ничего, кроме как прижимает мое тело к своему.

— Теперь ты можешь продолжать трогать себя, — говорит он мне. — Я держу тебя.

Он делает это, и я чувствую, как маленький комочек беспокойства уходит.

Но я хочу большего, чем просто это.

— Я хочу, чтобы ты сделал это, — говорю я ему тихим голосом.

Наступает долгая пауза, и я чувствую, как его тело напрягается рядом с моим.

— Ты… хочешь, чтобы я прикоснулся к тебе?

— Если ты хочешь.

Он ласкает мой подбородок, этого легкого прикосновения достаточно, чтобы мои соски заболели.

— Моя пара, ничто не принесло бы мне большей радости. Но я не хочу пугать тебя прикосновениями, которых ты не хочешь.

И именно поэтому я хочу его. Потому что он осторожен со мной. Потому что он дарит безопасность. Поэтому я