Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь

слёз — лишь ледяной, животный страх и понимание. Она не просто сменила госпожу. Она попала в капкан между двух огней, и малейшая ошибка означала бы смерть. Подарок, шаль, лежала теперь у её ног, как символ этой новой, ужасающей реальности.

Глава 29

Тан Лань сидела на краю беседки, словно птенец, выпавший из гнезда. В её пальцах, белых и изящных, зажатых с почти болезненной силой, лежал нефритовый феникс. Холодный камень казался живым, пульсирующим, хранящим в своих зелёных глубинах отголоски чужих чувств, чужих надежд.

Сяо Вэй… — мысленно, почти беззвучно позвала она служанку, и образ простодушной, преданной девушки встал перед глазами. Милая, добрая, наивная душа. Ты положила его в остывающую руку Тан Лань, веря, что дух матери спасёт твою госпожу после падения в озеро. Ты вложила в этот камень всю свою веру. А проснулась… я. Твоя госпожа не вернулась.

Перед её внутренним взором поплыли другие образы, яркие и боливые, не из этого позолоченного дворца. Лица её братьев и сестёр по клану, загорелые, испещрённые шрамами и усыпанные веснушками. Их громкий, раскатистый смех, оглушающий тишину тренировочных плацов. Глупые шутки, доверительные разговоры у потрескивающего костра после изнурительных тренировок, когда тело ныло, а душа пела. Как они подкалывали её, «Снежу», за неловкость с новым мечом, а потом молча, сурово делились последней лепёшкой. Как тайком проносили в казармы украденные с кухни горячие, липкие орешки в сахарной глазури и хохотали до слёз, обжигая пальцы о печеный картофель и облизывая их…

Слёзы текли по её щекам беззвучно, медленно, оставляя солёные, блестящие дорожки на идеальной, фарфоровой коже Тан Лань. Они были мёртвы. Все. И её старое имя, её старое «я» — весёлая, неуклюжая Снежа — умерло вместе с ними, сгинуло в пепле и крови. Здесь, в этом сияющем, холодном дворце, её звали Тан Лань, но не было никого, кто бы знал её настоящую. Кто бы помнил девочку, боявшуюся темноты и обожавшую сладости. Некого, кто мог бы защитить её не от внешних врагов, а от семьи, от предательств, от этого всепоглощающего, щемящего душу одиночества, что разъедало её изнутри.

Она съежилась, обхватив себя руками, пытаясь сдержать предательские рыдания, сотрясавшие её хрупкое тело. Она чувствовала себя невероятно, вселенски, до физической боли одинокой. Жалкой, слабой и беззащитной в своей роскошной клетке, где даже стены, казалось, шептали ей о том, что она — чужая. Чужая самой себе.

Воздух в ночном саду был кристально чист и остр, как лезвие, а звёзды сияли в бархатной тьме с ледяным, вселенским безразличием. Она отпустила слуг — пусть спят, ей не нужны были свидетели. Ей была необходима эта первозданная тишина, чтобы выплакать своё горе в абсолютном одиночестве, растворившись в безмолвии ночи.

Она не знала, не чувствовала, что за ней наблюдают. Из глубокой тени арочной галереи за ней, затаив дыхание, следил Лу Синь. Он видел, как она вышла, призраком скользнув по серебряным от лунного света камням, как опустилась на холодный парапет, подняв лицо к сияющим бездушным светилам. И он видел — как по её идеальному, бледному лицу, освещённому лунным светом, заструились беззвучные слёзы. Они текли медленно, словно роса, скатываясь с подбородка и исчезая в темноте.

Его собственное сердце, закалённое в огне ненависти и выкованное из стали мести, неожиданно и мучительно сжалось. Не от знакомой ярости. От чего-то иного, забытого и потому вдвойне болезненного — от щемящей жалости. От острого, пронзительного сочувствия. Это чувство было настолько чуждым, таким незнакомым и странным, что он сначала даже не признал его, приняв за физическую боль.

Она… несчастна, — пронеслось у него в голове с ослепительной, поразительной ясностью, перечёркивая все прежние убеждения. Вся её странность, её внезапные, нелогичные вспышки доброты, её разрушительная ярость — всё это было не игрой, не притворством и не безумием. Это была боль. Глубокая, всепоглощающая, титаническая боль одинокого человека, запертого в золотой клетке, окружённого врагами, тоскующего по чему-то такому, чего он, Лу Синь, не мог понять, но чью тень видел теперь в её слёзах.

Он вспомнил, как годами мечтал увидеть её страдающей. Как в подробностях представлял её униженной, плачущей у его ног, молящей о пощаде. И вот теперь он видел её слёзы. Увидел её настоящие, никем не видимые страдания. Но они не приносили ему ни капли ожидаемого удовлетворения, ни тени торжества. Они причиняли боль. Острую, физическую боль ему самому, заставляя его сжимать кулаки от бессилия и этой новой, невыносимой жалости. Он стоял во тьме, и его собственная война казалась ему внезапно мелкой и ничтожной перед лицом этого безмолвного, вселенского горя.

Это было невыносимо. Жгучее, раздирающее противоречие между его старой клятвой мести и этим новым, щемящим, непрошеным чувством разрывало его изнутри на части. Он больше не мог дышать этой тишиной, пропитанной её беззвучными рыданиями.

И он, не в силах более оставаться просто тенью, безмолвным наблюдателем чужой агонии, поддался слепому, необъяснимому порыву.

Его шаги, тихие, но отчётливые, прозвучали на усыпанной инеем каменной дорожке. Он вышел из слияния мрака и лунного света, медленно приближаясь к ней, к этой одинокой фигурке на парапете. Он не знал, что сказать. Не находил слов, которые не звучали бы ложью или насмешкой. Он не знал, зачем он это делает, нарушая все границы, все правила. Он просто не мог более оставаться в стороне, скованный цепями собственной ненависти.

Тан Лань вздрогнула, услышав шаги, и резко обернулась, смахивая слёзы тыльной стороной ладони с отчаянной, детской быстротой. Её глаза, широко раскрытые и ещё влажные, блестели в лунном свете, отражая холодные звёзды и немой, испуганный вопрос. В них читалась уязвимость, которую она так яростно скрывала ото всех.

Они смотрели друг на друга в хрустальной, звенящей тишине застывшей ночи — принцесса в развевающихся шёлках, с заплаканным, прекрасным и жалким лицом, и её страж, закутанный в тёплую, тёмную шаль, с лицом, на котором словно бы сражались две души, а в глазах читалась борьба и непонятная даже ему самому, мучительная жалость.

Бездна одиночества одного столкнулась со смятением мести другого. Воздух между ними трепетал, насыщенный невысказанным, грузом прошлого и призраком возможного будущего. И в этой немой, напряжённой тишине, под равнодушным взором ледяных звёзд, родилось что-то новое, хрупкое, невероятно опасное для них обоих — мост через пропасть, выстроенный из молчания, боли и внезапного, непреодолимого понимания.

Глава 30

— Лу Синь, почему не спишь? — голос Тан Лань прозвучал приглушённо, немного