Дело смерти - Карина Халле

Однако вместо рядов растений здесь ряды грибов: некоторые растут на моховых поверхностях, другие — из почвы. Так много разных видов — гриб-кровавый зуб, призрачный гриб, вонючероги, аметистовые обманщики. Воздух пропах их ароматами — одни сладкие, другие кислые, и с металлическим запахом почвы.

Ник говорит, но никто из нас не слушает. Невозможно нас собрать, мы как кошки, а грибы — как кошачья мята. Мы расходимся по проходам, восхищаясь всеми разными видами, некоторые из которых трудно вырастить вне дикой природы, трогаем их, пока Ник продолжает ругать нас за это.

— Смотри, — ахает Лорен, останавливаясь, чтобы рассмотреть некоторые попугайские гигроцибе, это элегантные зеленые грибы, поверхность которых блестит, как блеск для губ. — Они мои любимые. Я думала, что мне придется ехать в Австралию, чтобы увидеть их.

Но хотя я вижу несколько своих любимых видов, многие из которых до сих пор заставляют меня гадать, какая магия — или наука — есть у Мадроны, чтобы выращивать их в таких условиях, я не вижу их знаменитый Эксандеско. Я знаю, они уже несколько раз говорили, что у них не получается воссоздать его в лаборатории, но надеялась, что он будет здесь. Или хотя бы их попытки его вырастить, хотя я уверена, что это тоже держат в секрете.

Однако через некоторое время мне становится скучно. Лаборатория начинает казаться душной и вызывает клаустрофобию. К тому же, я буквально вижу, как в воздухе плавают споры — наверное, от тех самых земляных звезд, что выстреливают ими, — и мне как-то не очень хочется этим дышать. Я вроде бы знаю, что споры не опасны, но… не знаю. Все-таки это лаборатория. Лучше не рисковать.

— Мне нужно подышать свежим воздухом, — говорю я Нику. — Выйду на улицу.

— Ты в порядке? — спрашивает он. — Запах тут так себе, да?

Я лишь натянуто улыбаюсь и направляюсь к двери, открываю ее и выхожу на свежий воздух. Свет поначалу режет глаза. После кромешной темноты даже этот серый день кажется ослепительным.

Делаю несколько глубоких вдохов, но мне все равно не стоится на месте. Решаю дойти до сарая. Я постоянно слышу коз и каждое утро — петухов, но внутрь еще ни разу не заходила, только мимо проходила.

С одной стороны от него есть огороженный загон, где пасутся козы, а с другой — курятник. Я прислоняюсь к забору и решаю немного понаблюдать за козами. Они одни из моих любимых животных, и, несмотря на их жутковатые глаза, они такие милые и забавные.

Но в тот момент, когда я прислоняюсь к забору, все козы поднимают головы и смотрят на меня. Они блеют, кричат и начинают убегать в противоположную сторону, к дальнему углу загона.

— Какого черта? — бормочу я вслух. С каких это пор козы меня ненавидят? Большинство животных меня обожают. Может, им тут просто не хватает общения?

«На них ставят эксперименты», — напоминаю я себе. — «Помнишь, что Эверли говорила о тестировании? Возможно, они здесь не для козьего молока».

Меня бросает в дрожь. Я всегда ненавидела опыты на животных, хотя и знаю, что в некоторых аспектах для медицинской науки это необходимо. Тем не менее, это худшая сторона любой области нейробиологии. Я знаю, что эксперименты на крысах помогают нам разрабатывать лекарства для лечения таких болезней, как Альцгеймер, или, черт возьми, даже Аддерал изначально апробировали на них. Но это не значит, что мне это должно нравиться.

Решаю вместо этого пойти к курятнику, чувствуя укол отвержения со стороны коз. Куры, по крайней мере, подбегают ко мне, кудахтая.

— Жаль, что у меня нет для вас еды, — говорю я им.

Они дружно склоняют головы набок, требуя угощения.

Внезапно воздух разрывает оглушительный звук, от которого по спине бегут мурашки, словно кто-то провел ногтем по стеклу. Все куры разом поднимают тревожный гул.

Это было похоже на козленка, но в то же время… и не совсем.

Ветер снова играет моими волосами, на этот раз неся с собой ледяной холод, и я смотрю на вход в сарай, откуда донесся звук. Там темно. Гораздо темнее, чем несколько минут назад. Я едва различаю, что внутри — несколько тюков сена, стойла.

Пронзительный крик раздается снова.

Я вздрагиваю.

Теперь он громче.

Звучит так, будто кому-то больно, и, как бы мне ни было страшно, я не могу это проигнорировать. Даже когда я вхожу в сарай, и темнота смыкается вокруг меня. Она почти осязаема, как влажный воздух, словно тяжелое одеяло, которое давит на плечи.

Петля.

«Позови Ника, — шепчет внутренний голос. — Вернись и позови Ника».

Но, как и все те разы прежде, мое тело движется без моего приказа. Я чувствую полную потерю контроля, просто шагаю — одна нога перед другой — навстречу этому ужасному, страшному звуку.

Сердце колотится в горле, дышать тяжело.

— Вы в порядке? — с трудом выдавливаю я, медленно продвигаясь вперед, вглубь темноты. Постепенно мои глаза привыкают к серому свету, льющемуся через боковые окна, но он лишь подчеркивает густоту теней.

И тогда я вижу это.

У дальней стены, у самого пола, что-то извивается.

Оно розовое.

Влажное, розовое и прикреплено к стене.

Сначала мне кажется, что это поросенок, застрявший в какой-то паутине, или в чем-то жидком. Может быть, он застрял за стеной и пытается прорваться наружу. Мой мозг сначала ищет самые рациональные объяснения, пытаясь осмыслить то, что я вижу.

Но когда я подхожу ближе, и это открывает рот, издавая очередной пронзительный визг, леденящий душу, я понимаю, насколько ужасно ошиблась.

Поросенок, застрявший в стене, — это хоть как-то укладывается в рамки этого мира.

То, на что я смотрю, не укладывается ни в какие рамки.

Ни в одном из миров.

Это козленок. Полностью лишенный кожи. Только розовые, красные и темно-бордовые слои мышц, кремовые прожилки жира. У него нет глаз; вместо них из глазниц тянутся длинные, извивающиеся нити, сливающиеся со стеной, расползаясь по ней, как плесень.

Козленок-монстр снова визжит.

Тело охватывает такая волна отвращения, что меня рвет. Я не могу сдержаться.

Меня рвет прямо на бетонный пол сарая. Я не в силах удержать это внутри, не в силах понять, на что смотрю, знаю лишь одно — это неправильно. Это ужасно неправильно. Моя бабушка бы сейчас крестилась, клянясь, что эта тварь не от Бога, не от природы.

Козленок ничего не замечает. Он бьется, раздаются влажные, хлюпающие звуки, его мышцы сокращаются в попытке вырваться. Белые нити выходят не только из глазниц, но и изо рта, проступая под мышцами, словно змеи.

«Мицелий», —