После развода с драконом. Начну сначала в 45 - Екатерина Гераскина

Один коридор. Второй. Потом лестница. Я сбежала по ступеням и выскочила на крыльцо. Жадно вдохнула свежий воздух, будто только он мог спасти меня от того, чтобы не разрыдаться вслух.

Сорвала с головы эту идиотскую шапочку с вуалью, потом дорогущую брошь. Сжала её в кулаке. Побежала по садовой аллее, не разбирая пути. Распахнула кованую дверь — и, свернув направо, врезалась во что-то твёрдое, как стена.

— Ауч! — я отшатнулась назад, чуть не упала, но меня успели подхватить.

— Осторожнее, леди! — раздался знакомый голос. — Алекса?!

Я вскинула голову. Моё лицо горело, щеки полыхали красным. А передо мной стоял Раймонд.

Глава 38

— Благодарю… Раймонд, что не дал мне упасть, — пробормотала я, чувствуя, что дрожу.

— Алексa? — он всмотрелся в меня внимательнее. — Что с тобой?

От его слов у меня внутри всё сжалось. Он помнил моё имя. Но я не могла ничего сказать. Слёзы катились по щекам сами собой.

Я вывернулась из его объятий.

— Ничего! — бросила я и побежала.

Не нашла ничего лучше, чем сбежать от неудобных вопросов. Трусиха.

Мне было так стыдно, что хотелось выскочить из собственной кожи. Вся из себя такая важная, утончённая леди, привыкшая к шелкам, кружевам и блестящим бантикам… А по факту? Всё это заслуга родителей. Их фамилия, их положение, их деньги.

А я сама? Что я из себя представляю? Смогла бы, как мама, выбраться из приюта и дойти хотя бы до Академии? Мама же не только поступила, она теперь там ещё и работает. Работает!

Я вспомнила, как староста перешёптывалась с подружкой и восторженно говорила: «Новая сотрудница так ловко строит щиты!» Тогда я презрительно фыркнула, мол, какое мне дело до мамы. А теперь… теперь мне было стыдно даже за то своё фырканье.

Я — неумеха. Пустышка.

Всё только видимость.

Наряды, заколки, сумочки и брошки. Никаких настоящих дел. Кичилась своим происхождением. Своим положением, которое вовсе не заслужила сама. Просто мне повезло родиться в семье Вейрских. Высокомерно себя вела по отношению к девочкам, которые усерднее учились и трудились, ведь у них не было того, что было у меня.

Я такая глупая. А ведь на мне, как на наследнице рода, есть обязательства. Я должна уметь соответствовать. Только раньше я думала, что достаточно красиво одеться, вкусно пахнуть и держать спину ровно. А теперь понимаю — всё это лишь внешний лоск. А внутри… я пустышка. Никто. Никакого должного содержания.

Я завернула за угол, споткнулась, но не остановилась. Дышала прерывисто, глотая воздух. И вдруг уловила запах сладких булочек. Тёплый, свежий, уютный.

Я открыла сумочку. Там звякнули пару золотых монет. Смахнув ладонью слёзы, решительно направилась в булочную.

Мне вдруг ужасно захотелось сделать нечто доброе и светлое. Это был порыв души. От чистого сердца.

Я ворвалась в булочную, всё ещё всхлипывая и вытирая щёки тыльной стороной ладони. Там пахло так, что кружилась голова — корицей, свежим тестом, ванилью.

— Леди, чего изволите? — улыбнулась толстушка-продавщица, поправляя полотняный передник.

Я даже не стала раздумывать. Вытащила из сумочки всё, что у меня было.

— Мне… три сотни булочек с корицей! — выпалила я.

Продавщица аж поперхнулась воздухом.

— Сколько-сколько?

— Три сотни! — повторила я тише и оглянулась по сторонам. Но никого больше не было в пекарне. — И отвезите, пожалуйста, их… в сиротский приют к выходным. Там будет праздник.

А потом заполошно зашептала, почти укладываясь на прилавок.

— Только не говорите от кого. Вы меня не видели. Просто отнесите и всё.

Продавщица ещё пыталась что-то спросить. А я снова спешно выбегала на улицу.

Спустившись по лестнице, заметила, что чуть поодаль, стоит Раймонд. И по его лицу я поняла, что он ждал меня.

Я замерла на месте, пальцы сжались на ручке сумочки. Старшекурсник шагнул вперёд.

Я поджала губы и забегала глазами по улице. Смыться бы мне, но куда и как?

— Алексa, — сказал он строго, не отводя взгляда. — Что ты делала в приюте?

У меня сердце ухнуло вниз. Вот пристал!

Я стала приглаживать волосы. Щёки мои всё ещё горели — то ли от бега, то ли от стыда, — и я поймала себя на том, что впервые в жизни не знала, куда девать глаза.

Обычно я бы обрадовалась вниманию Раймонда даже постаралась бы что-то ляпнуть кокетливое, чтобы он улыбнулся, хотя он никогда не улыбался. Почти не обращал внимания.

Но не сегодня.

Мне стало невыносимо неловко. Я сжала ручку сумочки так, что побелели костяшки пальцев. Хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю.

— Алекса… — снова начал он.

А с другой стороны… ну что такого, что я была в приюте? Что пришла посмотреть на то место, где воспитывалась моя мать? Это не стыдно. Совсем не стыдно!

И тут меня словно ударило током. Это было как озарение! Как гром среди ясного неба.

Я вдруг поняла: я… я горжусь своей матерью. Горжусь тем, что она прошла всё это и не сломалась. Что смогла выбраться, добиться, стать такой, какой я её знаю.

Резкий подъём внутри тут же сменился тяжёлым упадком. Потому что вместе с гордостью пришло воспоминание…

Я ведь предала её.

Поддакивала Марии, соглашалась с её мерзкими намёками. Слушала, как та язвила, и даже поддержала. Наговорила гадостей и разных глупостей маме. А потом… поддержала, когда Мария и бабушка придумали нелепицу, будто мама собирается уйти в Монастырь.

Меня передёрнуло.

Мирей был прав. Горько, обидно, но прав. Я должна исправиться. Я не хочу быть пустой безделушкой в красивом платье.

Я хочу попросить у мамы прощения за свое поведение.

Эта мысль так охватила меня, что я не могла просто тут оставаться. Я должна во всем признаться маме! Рассказать о плане Марии и бабашки.

Не знаю, как быть с отцом и с тем, что сейчас происходит в нашей жизни. Но надо начать с разговора с мамой.

Я шагнула в сторону под удивленный взгляд Раймонда, потом ещё. А потом заметила, как по улице медленно катится повозка. Сердце ухнуло — спасение!

— Возница! — крикнула я, вскинув руку и размахивая сумочкой и шляпкой с вуалью.

Я побежала навстречу, вцепилась в ручку кареты. Ни слова не сказав Раймонду, юркнула внутрь, хлопнула дверцей и крикнула:

— Поехали!

Колёса скрипнули, и карета тронулась. Я