В этот раз по-настоящему - Энн Лян

Когда все заканчивается, Кэз и его мать провожают меня, не обращая внимания на мои уверения, что я могу дойти одна. В воздухе веет свежим холодком, сладким ароматом травы, сосен, ночных цветов и подтаявшего снега.

– Было очень, очень приятно познакомиться с тобой, Элиза, – говорит женщина, похлопывая тыльную сторону моей ладони. В свете фонарей цвет ее волос кажется огненно-каштановым. – Тебе следует заглядывать почаще.

– Я постараюсь, – говорю я неопределенно, избегая любых обещаний, которые не смогу сдержать.

Она сияет. Похлопывает мою руку в последний раз.

– О, ты должна.

Затем, препоручив Кэзу проводить меня домой «как подобает джентльмену», она машет нам обоим и исчезает обратно в здании.

И остаемся только мы.

– Итак, – говорю я, и вся моя неловкость возвращается. – Эм-м… тебе, вообще-то, не обязательно идти со мной…

– Я хочу, – говорит он – а затем, возможно, уловив изумление на моем лице, делает паузу. – В смысле, я должен.

Какое-то время мы идем в тишине через темную, пустую территорию; наши руки близко, но ни разу не соприкасаются, и я понимаю, что на уме у него то же, что и у меня. Поскольку дело в том… дело в том, что сейчас я должна быть счастлива, испытывать облегчение, что все закончилось, сбросить маску, пойти домой и никогда больше не думать о его семье.

Но на протяжении всего вечера я получала напоминания о том, что от этих чувств просто так не отделаешься. Потому что это уже не просто глупая, минутная влюбленность. А нечто большее. Худшее. Осознание того, что, как бы я ни старалась защититься, сколько бы преград ни воздвигала и какие бы границы ни проводила между нами, я обречена: Кэз Сонг разобьет мое сердце. Вопрос лишь в том, когда и насколько сильно.

И возможно, это уже происходит. С того самого момента в чайной он ведет себя так… отстраненно. Так непохоже на себя. Возможно, это просто его способ меня отвергнуть.

Я даже не замечаю давление, растущее в глазах и горле, пока не шмыгаю носом. Кэз замирает.

– Стой. Погоди. – Его пристальный взгляд, черные зрачки на темном фоне, встречается с моим. Тревога пляшет по его лицу, как свет по воде. – Ты… плачешь?

– Нет. – Я шмыгаю снова, откидывая голову назад и яростно моргая в пустое, беззвездное небо, пытаясь прогнать влагу из глаз. Но что-то теплое все равно стекает по щеке, прокладывая дорожку вниз к подбородку.

Кэз на секунду колеблется, открывая и снова закрывая рот, а затем протягивает руку и смахивает слезинку одним легким движением большого пальца.

Я резко опускаю голову, пристально смотрю на Кэза – его ласковый жест раскрывает что-то внутри меня. Не могу вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя такой: оттаявшей, уязвимой, незащищенной и желающей слишком многого, с бьющимся на пределе возможностей сердцем. А еще не могу вспомнить, когда в последний раз плакала вот так. Не от гнева, унижения или досады, а из-за непонятной боли глубоко в груди.

– Извини, – бормочу я хриплым, сдавленным от эмоций голосом. Теперь, когда слезы уже льются, остановить их мне не под силу.

Кэз ничего не говорит, а просто вытирает мои падающие слезы, и через какое-то время я могу продолжить:

– Боже, поверить не могу, что я на самом деле… Фу, это так ужасно…

Теперь он смеется: мягкий звук, растворяющийся в воздухе между нами.

– Это не смешно, – говорю я, хотя и сама уже посмеиваюсь: мои щеки влажные, из носа течет, звук моего голоса дребезжит. По сути, из меня бы вышла идеальная иллюстрация понятия «запутался в себе».

– Разумеется, нет, – соглашается Кэз. Он снова вытирает мои щеки, затем нежно кладет другую руку мне на затылок, утешая меня, как будто я просто ребенок. – Так в чем же дело? Тебе так не понравилось у меня дома? – Он говорит это шутя, но я вижу на его лице след искреннего беспокойства.

– Нет-нет-нет, – поспешно отвечаю я. – Нет, у тебя дома потрясающе – в смысле, конечно, терракотовый воин явно сомнительный вариант для декора…

– Выбор моего отца. Мы с мамой тоже ненавидим эту скульптуру. Все время пытаемся избавиться от нее, когда его не бывает дома, но отец всегда находит способ вернуть ее обратно.

– Твоя мама тоже очень милая, – говорю я ему со слезами в глазах.

Он поднимает брови.

– Ты бы видела, как она засовывает статую в мешок для трупов.

Я невольно фыркаю от смеха, затем продолжаю:

– Все милое. Но…

«… в этом и проблема».

Если так будет продолжаться, я могу просто умереть от чувства вины. Но если это закончится, мне тоже найдется из-за чего страдать. Каким-то образом, несмотря на все свои правила и оговорки, я уже слишком глубоко увязла, затерялась в волнах так далеко от берега, что кажется, легче утонуть, чем продолжать плыть.

– Эй, – мягко говорит Кэз, опускаясь на каменную скамью и притягивая меня к себе. – Это… – он выдерживает паузу. Я слежу за его дыханием. – Мы слишком далеко зашли? Хочешь остановиться?

Мое сердце падает, и ночь как будто застывает вокруг нас.

Хочу ли я остановиться?

Я должна. Разумным – и неэгоистичным – поступком было бы прекратить это, пока я еще могу, пока бо́льшая часть моего сердца еще цела. В это вовлечено уже слишком много людей: Эмили, мать Кэза, все мои читатели и все его фанаты. И разумеется, у него не будет синдрома отмены, для него это просто-напросто еще одна работа, ничем не отличающаяся от любого актерского проекта, за которые он брался раньше.

Но когда я в темноте вглядываюсь в его лицо, мысль о том, чтобы отпустить его сейчас, отзывается во мне болезненным спазмом. Потому что я слишком хорошо знаю, как все будет после: мы станем чужими, и я снова буду одна, как всегда. Я никогда не смогу поговорить с ним, быть так близко к нему, как сейчас, и пусть это всего лишь игра.

Потому что я эгоистична, я хочу жить в этой мечте так долго, как только сумею.

И я точно знаю, как этого добиться.

– Мы не можем останавливаться, – слышу я свой голос, когда полностью продуманная ложь срывается с губ. Сколько раз я уже лгала? Так много, что и не сосчитать. Но единственное, благодаря чему мне вообще удалось втянуть Кэза в эту сделку, – притвориться, что все это ради его карьеры. А теперь это