Тайная алхимия - Эмма Дарвин

— Продается не только дом, — говорю я. Понимаю, что говорю жестоко, но решаю, что мне на это плевать. — Продается все. Гарет и я разбирали вещи, когда ты появился.

— Все? И мастерская, и все остальное?

Я не могу понять тон Марка, слышу только, что он потрясен.

Он переводит взгляд с меня на Гарета, который кивает и говорит:

— Да. Мне уже не справиться с домом, и, очевидно, мы не можем продать дом отдельно от мастерской.

— Куда же вы пойдете?

— В многоквартирный дом… Куда-нибудь вроде этого.

— А «Пресс»? — спрашивает Марк, почти щелкнув зубами.

— Боюсь, что это… конец «Пресс». Я слишком стар, чтобы начинать все сначала.

— А как же Иззи?

— Она живет в Хайгейте, занимается каталогизацией архива. У нее своя жизнь, — отвечает Гарет.

Мгновение Марк молчит, но это нелегкое молчание: он словно усердно думает и сдерживает свои мысли.

— А ты? — обращается он очень осторожно ко мне.

— О, я собираюсь вернуться в Сидней! — отвечаю я. — Я пытаюсь уговорить Гарета приехать туда с визитом, когда здесь все уладится.

— Когда все это будет выставлено на продажу?

— Пойдет с аукциона, деталей я не знаю. Организацией всего занимается Лайонел.

— Полагаю, до аукциона еще есть время. Сперва нужно о нем публично оповестить, — холодно произносит Марк. — Не каждый день на продажу выставляется часовня четырнадцатого века вместе со старинным сельским домом.

И почему он должен испытывать по этому поводу какие-то чувства? С тех пор прошло столько времени, как обычно говорила бабушка, когда я спрашивала про ее брата, который погиб на Великой войне.

— Иззи нашла покупателя для архива, — говорю я. — Теперь она занимается каталогизацией и так далее. Архив купит университетская библиотека в Сан-Диего. Так что он будет в безопасности.

— Тогда все в порядке, — решает Марк. — Хорошо знать, что она присматривает за вещами.

На мгновение я думаю, что он говорит о ее успешных поисках покупателя. А потом вспоминаю, как он смотрел на Иззи в былые дни, и понимаю, что дело совсем в другом. Ему нравится, что она все еще вовлечена в мир Чантри.

Я всегда знала: когда Марк смотрел на нее, его взгляд был совсем другим, чем когда он играл в футбол с Лайонелом, или спрашивал совета у дяди Гарета, или помогал тете Элейн разжигать огонь под медным котлом. После того дня в кладовой мои глаза внезапно стали очень зоркими. Каким-то образом я читала его чувства и узнавала — что? Желание? Любовь? Я не знала тогда и не знаю теперь. Просто знала, что в нем это есть, так же как это есть во мне, — по тому, как он поворачивал голову, когда слышал ее голос, по тому, что он помнил, что Иззи сказала о Бьюике или об Эрике Гилле[63]на той или другой неделе, по тому, как он наблюдал, как она выбирает и гравирует кусок дерева, пробегая по нему пальцами, чувствуя концы волокон подушечками больших пальцев. А еще я знала, сколько ночей он должен был — подобно мне — лежать без сна, потому что надежда и безнадежность, чередуясь, прогоняли сон.

Гарет спрашивает Марка, чем он теперь занимается.

— Когда… когда я ушел… я нанялся в Престоне на работу по техническому обслуживанию.

Я знаю: Марк понял, о чем на самом деле спросил Гарет, и отвечает на этот вопрос.

— Потом пошли всякого рода слияния фирм, и я в конце концов оказался в административно-хозяйственном департаменте «Лейланд тракс».[64]Они платили мне за то, чтобы я следил за порядком и так далее. Потом все это было национализировано и стало очень бюрократическим. Я оттуда улизнул и вместе с VSO[65]отправился в Родезию. Там тогда строились школы и клиники.

Да, его светлая кожа из-за долгого пребывания под солнцем стала теперь похожа на старое потертое золото, хотя загар уже давно сошел.

— Вернулся я в тысяча девятьсот семьдесят пятом. Некоторое время у меня ушло на то, чтобы убедить «Трест», что я разбираюсь не только в побелке и в том, как склеить речным илом шлакобетонные блоки. — Он быстро мне улыбается. — Но в конце концов я их убедил. Я управлял заводом в Нортумберленде, когда там предложили провести сокращение штатов. — Марк смотрит на часы. — Мне нужно идти. Уна, ты не на машине? Хочешь, я тебя подвезу?

Какой самоуверенный.

Откуда это в нем? Из-за работы в Африке или из-за того, что он прокладывал себе путь сквозь корпоративный идеализм и снобизм, с которым, вероятно, столкнулся в «Тресте». И теперь в придачу к физической легкости, с которой он всегда двигался — что некогда заставляло мое сердце стучать сильнее, — Марк обрел легкость социальную.

И тут Марк говорит:

— Могу я… Гарет… могу я прийти и снова повидаться с вами? — Теперь его уверенности как не бывало.

— Конечно, — тепло отвечает дядя Гарет. — Мой номер телефона не изменился, если захочешь проверить, дома ли я. Или заглядывай без звонка.

«Почему мне кажется, что дядю Гарета знобит?» — думаю я.

Но мне не удается задержаться на этой мысли, потому что Марк снова спрашивает, приехала ли я на машине.

— Нет, поездом. Но я возвращаюсь в Лаймхауз. Тебе по пути?

Автомобиль Марка — большой старый «универсал» с ящиком инструментов, рабочими сапогами и шлемом-каской на заднем сиденье.

Мы выезжаем из ворот, и потрескивание спидометра, когда Марк сворачивает налево, на Спарроу-лейн, кажется необычно громким в тишине, которая воцарилась между нами с тех пор, как мы распрощались Гаретом.

Все будто сделалось больше, словно плотный, влажный туман, лежавший между мной и реальным миром, рассеялся и уплыл. Только потрескивание спидометра отчетливо слышится сквозь шум мотора. Когда мы останавливаемся на перекрестке, алый свет светофора выхватывает из темноты маленького мальчика на велосипеде, выделывающего трюки на заднем колесе, — он ясно виден на фоне серых зданий, как и две старые сплетничающие леди, узор их голубовато-седых волос и темно-синих пальто, морщины и форма их лиц.

Сиденье машины под моими бедрами старое, продавленное, его обшивка шероховатая и мягкая там, где я в нее вцепляюсь. В машине пахнет сухой грязью и газетами. Плечо Марка в дюймах от моего — теплое, я почти ощущаю это, — оно легко движется, когда он переключает передачи. Его руки не изменились. Я знаю каждый аккуратно подстриженный ноготь, каждый изгиб, каждую выпуклость и каждую впадинку его рук.