Княжна Екатерина Распутина - Ольга Токарева

искру его существования. Затем превратила в желе мертвую сущность и начала кропотливо отделять отвратительную субстанцию по мельчайшим кусочкам. Раз за разом, раздвигая стенки пищевода, я проталкивала черную мерзость, направляя ее в бушующую бездну желудка. Дольше всего пришлось повозиться с щупальцами, что мертвой хваткой вцепились в плевру. Пришлось отщипывать их вместе с частичками плоти, мгновенно залечивая раны целительной энергией.

Никуда не торопясь, словно вышивая тончайший узор, я потратила на исцеление около получаса, насыщая каждую клеточку своей энергией. Я вызвала у Анастасии рвоту — оставлять даже следы уничтоженной скверны в ее теле было недопустимо. Когда желудок девушки окончательно очистился, она бессильно рухнула на подушку и мутным, измученным взглядом посмотрела на меня.

— Тебе снится сон, — прошептала я, невесомо коснувшись пальцами ее лба, словно отправляя в дальнейшее плаванье по волнам грёз. — Нужно было предусмотреть… Подставить чашу, — пробормотала я, глядя на черную массу на белоснежном пододеяльнике.

— Это мелочи, — сипло отозвался Яромир. Скомкав одеяло, он бросил его на пол, и взгляд его задержался на краешке ночной рубашки, открывавшем бледные щиколотки жены. Он поискал взглядом, чем бы ее укрыть.

Но я уже опередила его, подхватила шерстяной в клеточку плед, брошенный на кресло, и, подойдя к кровати, бережно закутала девушку.

— Кто это мог быть? — спросил Яромир, отрывая взгляд от ее лица, ища ответ в моих глазах.

Я лишь пожала плечами. Поправив плед, улыбнулась, услышав тихое кряхтение из колыбели. Бесшумно приблизившись, заглянула в люльку и, одарив спящего младенца ласковой улыбкой, послала целительный импульс. Слегка покачав колыбель, я повернулась к мужчине.

— Я не думаю, что твой отец — чудовище, способное на убийство собственных жен и невестки, — задумчиво произнесла я, словно пробуя слова на вкус. — Остаются твоя мать, Дмитрий с супругой, слуги и Резник.

— Дмитрий исключен, — резко возразил Яромир. В его голосе звучало искреннее негодование. — У него нет ни единой причины. Он — первый наследник, но власть его не прельщает, мы говорили об этом. И матушка… Нет, это не в ее духе. Не буду кривить душой, Анна всегда мне претила. Но ей также нет смысла убивать жен отца и уж тем более мою супругу, — рассуждал он, нервно потирая щетину, словно пытаясь стереть с лица тень сомнения. — О слугах и говорить нечего. У них нет доступа к тварям. Разве что кто-то из недоброжелателей подкупил их…

— Загадки множатся, подобно змеиному клубку, а разгадки ускользают, — вздохнула я, чувствуя, как отчаяние сжимает горло. — Позволь дать тебе совет… Как только Анастасия откроет глаза, бери ее и дочку и бегите отсюда, не оглядываясь. Садитесь в машину и уезжайте, куда хватит сил. Здесь небезопасно. Я боюсь представить, что еще способен придумать этот безумец, — я осеклась, переведя взгляд на колыбель с младенцем. — Мы не знаем его мотивов… И эта неизвестность сковывает нас по рукам и ногам.

Покинув покои, я ушла спать, а утром Хромус огорошил меня вестью: Яромир, едва забрезжил рассвет, вышел из дома с женой и ребенком на руках, усадил их в машину, взревел мотором и умчался в неизвестность, не обронив ни слова, не оставив ни единого объяснения.

Я, сонно потянувшись, поведала ему о ночных злоключениях, и мы, словно сыщики, около часа ворошили имена подозреваемых, но так и не выудили из пучины предположений хоть сколько-нибудь утешительного вывода.

Услышав трель жаворонка, льющуюся прямо с небес, я замерла, запрокинув голову. Небеса сегодня были непривычно чисты и бездонны — ни единого облачка не омрачало их лазурь. Солнце, словно художник, щедро разливало по земле золотые краски, торопясь согреть и обласкать мир своим теплом.

На душе царили безмятежность и покой — лето всегда дарило мне такое ощущение. Глаза радостно утопали в изумрудной зелени, в пёстром, цветущем ковре лугов. Второй покос пока ещё не начался, и эта первозданная красота дышала волей и свободой.

Проводив взглядом порхающих бабочек, словно живые цветы, я поправила заплечный мешок и, бросив мимолетный взгляд на лазурную гладь озера, мерцающую вдалеке, бодро направилась в ту сторону, куда указал Хромус.

Воспоминания о нём вновь волной нахлынули, унося меня в прошлое. Хромус, ворчливый мой зверек, в то утро снова бранил, называл непутевой. Я понимала его опасения. Он боялся за меня, за мою детскую наивность. Долго скитаясь по разломам и людским городам, он прекрасно изучил изнанку этого мира: расстановку сил, алчность знати, нужды простого люда. Постоянно поучал, предостерегал, но я тогда еще не желала внимать этим дрязгам. Мои твердые убеждения в верности Яромира не внушали ему ни капли доверия.

'— Ох и бесшабашная ты, — ворчал он, качая головой. — Доверчива до крайности. Душа нараспашку, каждому готова помочь. Не видишь ты, что вокруг полно хищников, алчущих чужого. Уж поверь, насмотрелся я на них вдоволь.

— Да ладно тебе сердиться, маленький ворчун, — отвечала я, вздыхая. — А ты бы прошел мимо человека, протягивающего руку, молящего о помощи? — спрашивала я, лукаво прищуриваясь. Хромус сконфуженно почесал затылок и отвел виноватый взгляд'.

В глубине души он знал, что зря сердится. И его самого этот мир манил, и он не смог бы пройти мимо чужой беды. Чего только стоят его тайные походы в вологодские больницы! А потом приносит мне тусклые сафиры и просит зарядить их целебной силой. А я и не против. Заодно и магические каналы укрепляю.

Три года назад осень раскрасила мир багрянцем и золотом, когда произошло событие, в котором и я сыграла свою скромную роль.

Хромус вернулся из очередной поездки в Вологду, принеся горсть померкших сафиров, словно осколки застывшей ночи. Бережно положив их на кровать, он накрыл драгоценные камни полотенцем, словно укрывая от холода, и зашагал по кровати, заложив лапки за спину, — точь-в-точь как профессор Курочкин с кафедры биохимии, отчего я невольно усмехнулась.

«— Знаешь, Кисс, — внезапно остановившись, он посмотрел на меня с тревогой в глазах, — не хочу тебя расстраивать, но настроение у твоих стариков… совсем не радует».

Сердце екнуло от недоброго предчувствия. «Заболели?» — прошептала я едва слышно.

«— Да откуда ж мне знать! — фыркнул фамильяр, явно раздражённый. — Марьяна словно тень сидит на стуле, руки на животе сложит и молчит. А дед… Митяй, значит… Присядет перед ней на корточки, обнимет колени и смотрит в глаза с такой любовью, будто она — единственное чудо на свете.»

«— Мне срочно