Летний сад - Полина Саймонс

– Я здесь, пап. А что?

Им нужна была комната, где они могли бы просто побыть вдвоем, но Энтони так не думал, и, кроме того, у старой домовладелицы такой комнаты не было. У них был выбор между крошечной комнатой рядом с кухней, в узком вертикальном домике, смотрящем на залив, с двумя двуспальными кроватями, с ванной и туалетом в конце коридора, – и их собственным домом на колесах, с одной кроватью, без ванны и без туалета.

Они заглядывали и в другие дома. В одном жила семья из пяти человек. В другом – из трех. В третьем ютились семеро, и все женщины. Поколения и поколения женщин, заполнявших белые домики, и старики, уходившие в море. И молодые мужчины – кто-то цел и невредим, кто-то нет, – понемногу возвращавшиеся с войны.

Миссис Брюстер жила одна. Ее единственный сын не вернулся, хотя Татьяна не думала, что он воевал. Какая-то фальшь звучала в словах старой леди: «О, ему пришлось уехать на какое-то время». Ей было шестьдесят шесть лет, и сорок восемь из них она вдовствовала: ее муж погиб на испано-американской войне.

– В тысяча восемьсот девяносто восьмом? – шепотом спросила Александра Татьяна.

Он пожал плечами. Его тяжелая рука слегка сжала плечо Татьяны, давая понять, что ему не слишком нравится миссис Брюстер, но Татьяне все равно было радостно ощутить его прикосновение.

– Это ваш муж, да? – с подозрением спросила миссис Брюстер, прежде чем решилась сдать им комнату. – Он не из… – Она неопределенно помахала рукой. – Потому что мне не хотелось бы иметь такого жильца в моем доме.

Александр молчал. Трехлетка спросил:

– Иметь кого?

Домовладелица прищурилась, глядя на Энтони:

– Это твой отец, малыш?

– Да, – ответил Энтони. – Он солдат. Он был на войне и в тюрьме.

– Да, – сказала миссис Брюстер, отводя взгляд. – Тюрьма – это тяжело. – Потом она прищурилась, повернувшись к Татьяне. – Что это у вас за акцент? По мне, так не американский.

Энтони чуть было не сказал:

– Рус…

Но Александр быстро загородил собой жену и сына:

– Так вы сдадите нам комнату или нет?

Она сдала комнату.

А теперь Александр спросил Татьяну:

– Зачем мы купили фургон, если не собираемся в нем жить? Мы могли бы и продать его. Напрасная трата денег.

А что бы они делали, когда попали в пустыню на западе, – хотелось бы знать Татьяне. В белые холмы Калифорнии? В Адский каньон в Айдахо? Несмотря на свою внезапную бережливость, Александр не продал дом на колесах, мечта о нем была еще свежа. Но в том-то и заключалась суть: хотя Татьяна знала, что Александру нравилась идея дома на колесах и именно он хотел купить его, ему не слишком нравилась реальность.

У Татьяны сложилось впечатление, что многое в его новой, гражданской жизни вызывало у него те же чувства.

В фургоне не было проточной воды. А Александр постоянно мыл то одну часть своего тела, то другую. Это стало результатом того, что он слишком много лет находился слишком близко от других людей. Он маниакально мыл руки; конечно, на них почти постоянно были следы рыбы, но в штате Мэн просто не было достаточно мыла, или лимонов, или уксуса, чтобы руки стали достаточно чистыми, по мнению Александра. Им приходилось платить миссис Брюстер лишних пять долларов в неделю за ту воду, что они расходовали.

Александру, возможно, нравилась идея иметь сына, но теперь рядом постоянно находился трехлетний мальчик, который никогда не отходил от матери и спал в одной комнате с ними! И забирался к ним в постель ночами. Нет, это было слишком для солдата, никогда не общавшегося с детьми.

– Ночные кошмары трудно вынести такому малышу, – объясняла Татьяна.

– Я понимаю, – очень вежливо отвечал Александр.

Возможно, когда-то Александру нравилась мысль о том, чтобы обзавестись женой, но насчет реального положения дел… Татьяна и в этом не была уверена. Может, он каждый их день искал Лазарево, но, судя по тому, как он себя вел, Татьяна вполне могла ожидать в ответ: «Какое Лазарево?»

Его глаза, прежде имевшие карамельный оттенок, стали холодными, медными, жесткими и невыразительными. Он вежливо поворачивался к ней лицом, она вежливо поворачивалась к нему. Он хотел тишины – она была тихой. Он хотел веселья – она старалась быть забавной. Он хотел еды – она кормила его до отвала. Он хотел прогуляться – она была готова идти. Ему нужны были газеты, журналы, сигареты – она приносила все. Он хотел молча посидеть на своем стуле – она молча сидела на полу рядом с ним. Все, чего он хотел, она готова была дать ему в то же мгновение.

Теперь, в середине солнечного дня, Татьяна стояла босиком перед зеркалом, в желтом полупрозрачном муслиновом платье, как у крестьянской девушки, – оценивала, определяла, изучала.

Ее волосы были распущены. Лицо тщательно вымыто, зубы чисты и белы. Летние веснушки на носу и щеках были цвета тростникового сахара, зеленые глаза сияли. Она втерла в руки шоколадное масло, чтобы смягчить их, – на случай если он возьмет ее за руку, когда они пойдут после ужина прогуляться по Мейн-стрит. Она капнула за уши мускусного масла, на случай если он наклонится к ней. Наложила немного блеска на пухлые губы и сжала их, чтобы они стали мягче и розовее. И стояла, глядя, раздумывая. Фальшиво улыбнулась, чтобы губы не выглядели надутыми, и вздохнула.

Ее ладони скользнули под платье и обхватили грудь. Соски затвердели. После рождения Энтони тело изменилось. После кормления ее грудь благодаря питательной американской еде не потеряла полноты. Несколько бюстгальтеров, имевшихся у Татьяны, теперь ей не подходили, ей было в них неловко. Вместо лифчика она иногда надевала белые обтягивающие майки, достаточно плотные, чтобы поддерживать грудь, которая имела обыкновение покачиваться на ходу, привлекая взгляды. Необязательно мужа, просто мужчин вроде молочника.

Она медленно приподняла грудь, чтобы посмотреть в зеркало на свои стройные округлые бедра, на гладкий живот. Татьяна была худощава, но все линии ее тела словно округлились после рождения Энтони – будто она перестала быть девочкой в тот момент, когда он вошел в этот мир.

Но она была девочкой со скромной грудью, когда военный с винтовкой за спиной увидел ее и перешел улицу.

Она спустила легкие трусики, чтобы рассмотреть треугольник светлых волос. Прикасалась к себе, пытаясь представить, что он мог почувствовать, когда впервые дотронулся до нее. Заметив кое-что в зеркале, Татьяна присмотрелась, потом наклонила голову, чтобы глянуть на ноги. На внутренней стороне бедер