Полукровка - С. И. Вендел

Они ели в тишине, красота дня разливалась по усадьбе. Место, где жили Кара и Анхус действительно было прекрасным. Процветающая ферма, богатый фруктовый сад, здоровые животные и двое жизнерадостных, счастливых детей — конечно, когда они не визжали друг на друга.

Она всегда представляла себе такую жизнь или что-то похожее. Ее собственная небольшая усадьба рядом с семьей. Возможно, ферма. Возможно, просто что-то близкое к конюшням. Она могла представить дом и сад, за которыми будет ухаживать, но в остальном…

— Просто подожди, пока у тебя не появится свой собственный дом, — иногда говорила ее мать, но они никогда не говорили о том, что у нее действительно будет дом, никогда не строили планов и не обсуждали, когда именно.

Даже в своем воображении она мало думала о жизни за порогом дома. Ни о том, кто будет жить там с ней, ни о том, что они будут делать днями.

Это просто тоска по дому, сказала она себе.

— Их становится все больше.

Замечание Орека привело ее в чувство, и Сорча откусила последнюю половинку яблока. Она с любопытством повернулась к нему и обнаружила, что он нежно смотрит на нее, указывая пальцем на ее щеку.

— Чего?

— Веснушек, — сказал он, прикоснувшись к нескольким своим на переносице.

— О, — она не смогла сдержать румянец и заерзала на месте. — У меня их становится больше, когда нахожусь на солнце. Или светлые становятся темнее.

— Это все от солнца?

— Нет. Большинство из них были у меня всегда, — она не смогла удержаться и застенчиво провела рукой по ключицам. У нее всегда были маленькие веснушки. Когда она была девочкой, их было совсем немного на ее носу и плечах, но по мере того, как она росла, их становилось все больше. Теперь они покрывали большую часть ее лица, груди и плеч, а также спускались по рукам.

— Мне они не нравятся, — она не смогла удержать этих слов.

Несколько штук было бы неплохо, ей понравилось, как несколько штук было рассыпано по лицу самого Орека. Но иногда ей казалось, что она носит маску из веснушек, что их больше и они темнее, чем ее собственная кожа. Не помогало и то, что каждый день дома она могла сравнивать себя со своей утонченной, красивой сестрой Мэйв. В девятнадцать лет Мэйв отличалась изящными конечностями, копной рыжевато-светлых кудрей и румяными щеками. Она почти светилась своей красотой и светлой кожей.

Поскольку Орек по-прежнему ничего не говорил, Сорча отважилась взглянуть на него. Он смотрел на нее с озадаченным выражением лица, сдвинув брови и сжав губы в недовольную линию.

— Не нравятся? — спросил он, звуча совершенно потрясенным. Как будто ему не приходило в голову, что они могут ей не нравиться.

— Нет, не совсем.

Он недовольно фыркнул.

— Но они прекрасны. Как звезды в ночном небе.

Сорча затаила дыхание, когда зеленый палец коснулся ее щеки. Это было легкое прикосновение, едва заметное, но она почувствовала его жар, когда он провел пальцем от одной веснушки к другой, его глаза следовали за пальцем, как зачарованные.

Легкая улыбка тронула его губы, смягчая выражение лица, придавая ему нечто такое, что очаровало ее.

Гулко застучало ее сердце.

— Как будто у тебя есть свои собственные созвездия, — сказал он низким голосом, который Сорча почувствовала повсюду. От этого глубокого орочьего урчания у нее сжался живот, и она прерывисто выдохнула, когда его палец продолжил путешествовать по ее коже.

Она заметила, как что-то мелькнуло в его глазах. Она не знала, что это было, но знала, на что надеялась. Они смотрели друг другу в глаза, мгновение растянулось между ними, только движение его пальца на ее щеке и ветерок, развевающий ее волосы.

Если бы он наклонился к ней хотя бы на дюйм, Сорча поняла бы, что сейчас поцелует его.

Вместо этого его ноздри раздулись, а глаза расширились. Рука опустилась, и он повернул голову вперед.

Орек откашлялся, и снова румянец залил его щеки.

Тепло его прикосновений задержалось, ее внутренности затрепетали от наслаждения.

— Ну, когда ты так говоришь… — сказала Сорча, хотя бы для того, чтобы заполнить растущую пустоту молчания.

Она наблюдала, как дернулся в горле кадык, когда он сглотнул.

Судьба, он мне действительно очень нравится.

17



Орек мягко опустил повозку, кряхтя, руки дрожали от облегчения. Анхус выкатился из-под днища, волосы прилипли к лицу от пота, но у него сияла торжествующая ухмылка.

По крайней мере, Орек так думал. Иногда было трудно сказать наверняка из-за густой бороды.

Он взял тряпку, которую бросил ему Анхус, и вытер вспотевший лоб.

Большую часть утра они потратили на починку повозки. Повозившись с одним и подтянув другое, стало ясно, что для Орека проще всего было просто поднять проклятую штуковину, чтобы Анхус мог добраться прямо туда, куда ему нужно, и все отремонтировать.

Здоровому Ореку не составило бы труда поднять заднюю часть пустой повозки. Как бы то ни было, он напрягся из-за веса одного угла, но был осторожен, чтобы не травмировать бок.

Не то чтобы это имело значение для Сорчи. Они были осторожны и поднимали только тогда, когда она отвлекалась и не смотрела.

— Это должно сделать поездку чертовски плавной, — заметил Анхус. — Моя задница оценит это.

— Я ценю твою помощь и помощь твоей семьи, — ответил Орек. Он знал, какой прыжок веры, должно быть, совершил Анхус, чтобы привезти Орека сюда, а затем позволить ему и Сорче остаться.

Анхус пожал плечами.

— Нам приходится заботиться друг о друге, пока мы здесь, — он ухмыльнулся, качая головой. — Судьба, я говорю как Кара. Ей нравится нести чушь про общество. Но она все же не ошибается, — густые брови поднялись почти до линии роста волос, он указал пальцем на Орека. — Не смей говорить ей, что я так сказал.

— При условии, что ты не скажешь Сорче, что я поднимал тяжести.

Анхус усмехнулся.

— Они беспокоятся, потому что им не все равно.

Орек проглотил эти слова, его внутренности скрутило. С каким бы легкомыслием они ни были сказаны, эти слова все же вселяли глупую, отчаянную надежду в его сердце. Если это было правдой, если беспокойство и суета означали заботу, то, несомненно, Сорча очень заботилась о нем.

Он даже не возражал, потому, что она нуждалась в том, чтобы он был здоровым, сильным и помог ей добраться до дома. И он не возражал, что, вероятно, причиной также было ее мягкое сердце и заботливый характер. Он