Среди гроз и теней - Анна Бруша

На негнущихся ногах я вышла из комнаты.

Гитте поднялась со мной наверх.

– Тайрис, камни предупреждали: от тебя потребуется смелость, – напомнила она.

Но она неверно истолковала мое волнение.

– Нужно как-то предупредить Атали, – сказала я, прохаживаясь по спальне. – Надзиратели – это очень серьезно, Гитте. Они давно ищут повод сорвать злость на наложницах, и Атали подходит для этой цели куда лучше, чем Дагней.

Ответ я не успела выслушать.

* * *

Сырок… ныне Монархо наблюдал, как два дюжих молодца затаскивают в его покои огромное зеркало в вычурной золотой раме.

Парни пыхтели и сопели, стараясь не поцарапать драгоценный груз.

– Не уроните. Осторожнее, – давал указания Монархо. – Вон туда, к стене.

Зеркало опасно накренилось.

– Держите крепче, дурни! Или лишитесь рук!

А он довольно быстро освоился со своим положением и вел себя, точно принц крови. И одет он был соответственно. Пурпурный бархат, голубой шелк, бриллиантовая булавка украшала ворот.

Монархо небрежным движением провел рукой по напомаженным блестящим кудрям, как будто это он тащил неподъемную ношу, и выпрямился во весь свой невеликий рост.

Зеркало было установлено.

Карлик прижал надушенный платок к носу, дожидаясь, когда слуги удалятся.

– Пошевеливайтесь, все провоняли своим потом, – капризно сказал он.

Оставшись в одиночестве, он бросился к зеркалу и принялся разглядывать свое отражение.

Он стоял, чуть выставив одну ногу вперед, заложив руки за спину, чуть наклонив голову набок.

В этом положении Монархо застыл в странной, противоестественной неподвижности, живыми оставались только глаза, они внимательно изучали комнату в отражении.

Зеркало было таким огромным, что как будто вмещало в себя все пространство просторных покоев: окно, за которым чернела ночь, кровать с высокой периной и горой подушек, гобелен с масштабной сценой охоты на белого оленя.

Отражение шевельнулось. Наклонило голову в другую сторону, потом опустило руки.

Сам Монархо повторил движения своего отражения и помахал ему рукой. Отражение ответило тем же.

И отражение и отражаемый задвигались.

Они гримасничали, крутились на месте волчком, точно дети, которые затеяли игру с понятными им одним правилами.

Трудно сказать, сколько времени все это продолжалось, но в какой-то момент грань между зеркалом и комнатой истончилась, и если бы не золотая рама, служившая точным ориентиром, то было бы непонятно, где настоящее, а где отраженное.

Монархо замер. Отражение тоже.

А потом зеркальный Монархо кивнул, развернулся и пошел к двери. Он оглянулся напоследок, губы тронула легкая улыбка, и он пропал из виду, выйдя из комнаты в зазеркалье.

Карлик же остался стоять на месте, он продолжал смотрел в зеркало… но больше в нем не отражался.

* * *

Я вздрогнула и пришла в себя. Магический светильник не горел, вместо этого в комнате мерцали несколько свечей, в камине жаром пылали угли… такие же красные, как глаза мертвяка.

Йотун сидел рядом. Взгляд у тролля был пристальный, казалось, он видит все: мои потаенные мысли, страхи и надежды. Я поняла, что сейчас не стоит пытаться рассказывать ему о мертвяке и странном поведении его отражения, это может быть расценено, как уловка.

– Я не знаю, где Тисса, – сказала я и замолчала на полуслове, потому что заметила, что именно держит Йотун. В руке у него была открытая тетрадь. Моя тетрадь, куда я записывала заметки о жизни среди троллей.

Значит, пока я пропадала в видении, он не просто ждал, а еще и обыскал комнату.

– Наткнулся на небезынтересное чтение, – губы Йотуна изогнулись в не слишком доброй улыбке.

Тролль нарочито перелистнул несколько страниц и прочел:

– «На что приятно смотреть: как переливается шелк нового наряда, скорлупки яйца ярко-голубого цвета, из которого вылупился птенец певчей птицы, золотая пыльца на веках». Вполне невинно. А вот это:

Надзиратели собрали наложниц и приступили к увещеванию. Успеха это не имеет, поскольку они предпочитают вести беседы с воображаемыми женщинами и очень удивляются, когда отвечают им вполне реальные, разбивая вдребезги их ожидания.

Один из членов ордена долго говорил о кротости и сказал, что по-настоящему добродетельной женщине надлежит в ответ на колкость «бросить обидчику цветы». Я немедленно шепнула наложнице Д., что «цветы стоит бросать вместе с вазой». Остроумно. Но весьма непочтительно.

– Записи не предназначались для чужих глаз, – сказала я и попыталась забрать тетрадь.

Но Йотун хлопнул меня по руке.

– Да, я об этом тоже прочел. В самом начале, – сказал он и снова принялся листать страницы.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Смущение и стыд сковали меня настолько, что стало трудно дышать. Что еще он успел прочесть?

– Значит, ты любишь писать?

Йотун бросил мне на колени два моих письма, которые я написала Тиссе, и строго спросил:

– Что это, Мальта?

Ответ был слишком очевидным, чтобы произносить вслух, поэтому я задала встречный вопрос.

– Разве запрещено писать кому-то письма?

– Разве ты не знала о ее репутации? – парировал он.

Я молча стиснула зубы и потупила взгляд, избегая смотреть на Йотуна, надеясь, что вид у меня сейчас самый что ни на есть покаянный. Но во мне кипело негодование. «Репутация». А как насчет репутации Мага? С ним можно вести беседы и пить вино. У него она, надо полагать, безупречна?

Йотун взял меня за подбородок, вынуждая взглянуть на него, не давая укрыться.

– Ни тени раскаяния во взгляде, – заключил он и требовательно спросил: – Зачем ты писала ей?

– Тисса помогала мне восполнить пробелы в образовании.

– «Пробелы», – язвительно передразнил Йотун. – И какие же?

– Троллья поэзия. Ты сам видишь, в нашей переписке нет ничего предосудительного. Маг тоже не нашел, к чему придраться.

Не говоря о том, что он сам поощрял наше с Тиссой общение.

– Ты сохранила ее письма?

– Нет, – и я не лукавила, мне действительно было жаль сжигать их в камине, как будто в пепел и дым превращалась наша случайная, обреченная с самого начала, дружба.

– Хорошо. На это у тебя хватило ума. Значит, поэзия. Предположим. Но зачем писать нойё?

Презрительное «нойё» от Йотуна покоробило и отозвалось неприятным холодком.

– И надо же… как ты вообще смогла писать на тролльем?! – несмотря ни на что, это прозвучало удивленно и одобрительно одновременно.

– Было непросто, – со сдержанной гордостью сказала я, пряча улыбку, вспоминая, как сидела над книгами.

Он покачал головой, но вновь вернул лицу серьезное выражение.

– Ты не ответила на мой вопрос.

– Как я сказала, Тисса талантливая поэтесса и разбирается во всем этом.

– Дагней тоже разбирается.

– Я не подумала.

– И почему у меня чувство, что ты лжешь? – сказал Йотун, его