Эта башня во мне - Надежда Викторовна Ожигина

– Процитировать правильно и то ленится, – дернула за рукав Маргарита Рудольфовна. – Хватит пялиться, прямо смотри. Шею выкрутишь или споткнешься. «Как не стареют зеленые горы, как вечно текут изумрудные воды…» Мир неизменен, и мы в нем встретимся. Отсылки на «Троецарствие». Либо можно использовать такую трактовку: «Исполинами синими горы, изумрудными водами реки», в дословном переводе – «Воды в реках в Шу изумрудные, горы в Шу – темные». Это уже строки из поэмы «Вечная печаль», великого Бо Цзюйи. В общем контексте – печаль императора от разлуки с погибшей возлюбленной. А то, что Юэ Лун прокричал, – скорее название песни, знаменитой китайской мелодии, исполняемой на гуцине. Трогательная легенда о дружбе, порожденной единым пониманием музыки. В Китае есть понятие «родственной души», а у нас прижилось – «созвучие».

– Расскажете? – попросила я. Теперь, когда строгая администраторша резко сбавила официальный тон, общаться с ней стало проще.

Цинь – потрясающий инструмент, немного похожий на наши гусли. Или на семиструнную арфу в горизонтальной плоскости, по манере работы пальцами, по звучанию, тональности и чистоте. Сходство с гуслями – скорее внешнее, ну и принцип использования похожий: цинь укладывают на низкий стол, зажимают струны, извлекают звуки. Но славянские инструменты создавались скорее для радости и развлечения на пирах. Китайские – для созерцания и вдумчивого единения с природой вокруг. Я мечтала услышать гуцинь вживую, классическую китайскую музыку в исполнении аутентичного мастера, даже подбила дирижера квартета на совместный поход на концерт. В начале июня в Москве, в Малом зале консерватории выступит известный пекинский ансамбль. По Гнесинке расклеили объявления, но билеты мы урвали лишь на балкон, весь партер раскупили посольства и гламурные столичные шишки. Модно ценить культуру Китая, даже если ты в музыке полный профан…

– Аля, – Маргарита Рудольфовна щелкнула пальцами у меня перед носом, фокусируя внимание на себе. – Все рассказы и беседы на задушевные темы отложим до подходящего случая. Для начала нам нужно с тобой познакомиться. А еще раньше я сделаю выговор. Никогда! Слышишь, сестра? Никогда не играй мелодию башни вот так запросто, при посторонних!

Я очнулась и посмотрела внимательней. Маска строгой училки спадала с нее, будто грим смывался после концерта. Я увидела молодую женщину со столетней мудростью в печальных глазах. Я прислушалась и поняла: то, что чудилось мне музыкой здания, исходило не от башни, но от нее, красавицы в старомодном костюме. Ее личная тема совпадала с высоткой, дополняла ее и подчеркивала.

– Маргарита Некрасова, МГУ, можно просто Марго. Проректор Московского университета по вопросам исподов.

– Аля Вознесенская, «Ленинградская». Простите, я всего второй день, как со-здание, и не придумала способа лучше…

– Девочка, я все понимаю… – ласково начала Марго, но тут меня прорвало.

– Я была уверена, что вы библиотекарь! А еще… Юэ Лун. Он испод?!

Марго взмахнула рукой, призывая к тишине и порядку. Присмотрелась к моей перекошенной морде и рассмеялась так искренне, что слегка отлегло от сердца.

– Балабол он и тунеядец! Хотя, отдадим ему должное, весьма очаровательный тунеядец и талантливый балабол. Он заклинатель даосской школы, помешанный на современных науках. Загорелся биоинженерией. Вдруг. И не нашел варианта получше, как поступить в МГУ. Для коллекции, ведь в Москве не учился. После всех Гарвардов-Оксфордов ему скучно на первом курсе, но это не повод нарушать дисциплину, – она посмотрела с прищуром. – Что, успел зацепить? Не советую. Даосы – создания сложные, монахи, почти отшельники, если не в миру, то в душе. Юэ Лун осовременился за время учебы, растерял отрешенность и утонченность. Но школа есть школа, согласна?

– Почему он так странно о себе говорит? Этот Юэ сдаст, этот Юэ готов…

– Вежливая форма в Китае, устаревшая, но все же в ходу. Иносказательная замена «я»: этот Юэ, этот студент, этот уважаемый господин.

– Последнее тянет на шизофрению.

– Не без этого. Теперь ты расскажи: откуда идея с библиотекой?

– Мне сказали, у вас есть архивы по со-зданиям и Якову Брюсу…

– Кто сказал? – напряглась Марго, прихватывая меня за запястье.

Разумеется, за левое, не промахнулась! Четко поверх старого шрама и травяного браслета Грига. Почти сразу отдернула руку. Всмотрелась в легкий ожог на ладони:

– Ничего себе новости! Ты права: тебя нужно срочно оформить в читальный зал МГУ.

3.

Хотела прорваться в библиотеку? Да еще и в закрытые секции, недоступные прочим студентам? Размечталась, дорогуша, у тебя нет доступа, будь ты хоть трижды башней!

Разумеется, я туда не попала даже в обществе Маргариты Некрасовой. Но она и не пыталась нарушить правила. Просто ткнула в неприметную кнопку в лифте. И мы вознеслись к самому шпилю.

Здесь, в ее личных покоях, в самой охраняемой точке башни, мне выдали несколько пожелтевших папок, медицинскую маску на жестких резинках и пару белых перчаток.

– Исторические документы, – пояснила Марго учительским тоном, не терпящим возражений. – Будь любезна соблюдать аккуратность. Если захочешь перекусить, попроси Долли, она приготовит. Но не вздумай жевать за чтением!

Упомянутая Долли бочком показалась из неприметного уголка.

– Меня Дашей зовут, – улыбнулась она, тепло и немного смущенно, – вечно Марго усложняет. В былые времена все исподы коверкали русские имена, непременно на французский манер. Подчеркивали принадлежность к высшему обществу. А какой в этом смысл? Все вернулось к истокам. И снова в почете исконно русское.

В роскошном жилище Марго Долли казалась простой приживалкой, домработницей на побегушках. Приготовить поесть, сварить кофе покрепче, пока профессор Некрасова занята научной работой. Если не было поручений, Дарья сидела возле окна, вышивала или вязала, так уютно, что в строгих комнатах, и впрямь похожих на читальные залы, глянцевые и стерильные, делалось по-домашнему славно. Она дополняла Марго в ее холодном великолепии, смягчала и оттеняла, иногда работала переводчиком с заумного языка на нормальный, поясняя фразы подруги, достойные научных симпозиумов.

Даша мне сразу понравилась, на вид скромница и простушка, слегка уставшая от выпавшей доли. Но я слышала, как она звучит. Ее музыка – сталь и бетон, стрекот моторов и крик «от винта!», и еще что-то тайное, темное, будто плесень, заполонившая стены, – не позволила мне ошибиться и посмотреть свысока.

Я сразу представилась полным титулом, нелепым и непривычным, заслужив одобрение Маргариты Некрасовой и вызвав новое смущение Долли.

– Дарья Сорокина, Кудринка. Ну, в смысле, со-здание Дома на Кудринской. Раньше была площадь Восстания, но вернули прежнее имя. Улицы часто лишают названий, меняют, как клички у собак или кошек, попавших к новым хозяевам…

– Не чаще, чем бордюры и