Альтер Эго - Villa Orient

Затем меня повезли в другой кабинет. Там был аппарат УЗИ.

— Смотрим брюшную полость, — сказал другой врач.

Гель, холодный и липкий, растекся по животу. Манипуляции датчиком были аккуратными, но всё равно вызывали неприятные ощущения. Я слышала, как врач диктует медсестре:

— Печень, селезёнка — без видимых повреждений. Почки… так, правая почка… есть небольшая гематома подкапсульная, но паренхима не затронута. Не критично. Мочевой пузырь чистый.

Моё внимание привлекло слово «не критично». Значит, что-то всё-таки было.

— Грудина, рёбра? — спросил кто-то.

— Проведён рентген грудной клетки, — ответил голос. — Переломов рёбер нет. Но есть сильный ушиб, возможно, микротрещины. Дыхание затруднено, но лёгкие чистые.

Я лежала на каталке, окружённая людьми в зелёных костюмах. Кто-то опять светил мне в глаза. Голова кружилась, но в какой-то момент я поняла, что меня везут в палату.

— Сейчас поставим капельницу для снятия отёка и обезболивающее, — сказала медсестра, прикрепляя катетер к моей руке. — Постарайтесь поспать.

Другой женский голос спросил:

— Она по «скорой»?

— Да, её муж ждёт в приёмном. Скажи, что её госпитализировали под наблюдение в неврологию, как минимум, на три дня. Одежда вся пострадала, пусть передаст другую.

Я закрыла глаза, погружаясь в полузабытье. Сквозь сон я слышала свои стоны и ощущала пульсирующую боль. Но самое страшное было не физическое страдание, а страх от осознания того, что произошло. В голове крутилась только одна мысль: «Я жива. Но какой ценой?»

Я просыпалась и засыпала несколько раз. После диагностики меня привезли в палату. Стены светло-зелёные, кажется, такого же тусклого цвета, как и моё сознание. В палате ещё кто-то был, слышалось тихое похрапывание, но я не видела, кто. Мне было не до этого. Голова гудела, и тошнота подступала к горлу при малейшем движении. Я закрывала глаза, пытаясь отстраниться от реальности.

Первые часы прошли в полудрёме, прерываемой манипуляциями медсестёр.

— Капельница закончилась, сейчас новую поставим, — нежный голос, но рука, вставляющая иглу, была решительной.

— Нужно померить давление, — манжета сдавливала руку, пульсирующая боль пронзала предплечье.

— Термометр под мышку.

Каждое прикосновение вызывало ноющую боль в ушибленной груди и голове. Мне постоянно хотелось пить, но вода была горькой, а еда, которую принесли, казалась абсолютно безвкусной и вызывала отвращение.

Самым неприятным было ощущение полной беспомощности. Я, Аврора Виннер, всегда контролирующая свою жизнь, свои эмоции, свои решения, теперь была прикована к кровати, полностью зависящая от чужих рук и чужих слов. Это чувство унижало, вызывало глухой страх, который я не могла выплеснуть.

Медсёстры были деловиты и вежливы. Никакой лишней сентиментальности, никаких особых слов сочувствия — просто работа. Они выполняли свои обязанности чётко и профессионально: меняли постельное бельё, приносили лекарства, делали уколы. Их лица были скрыты за масками усталости, и в их глазах читалась привычка к чужой боли. Врачи приходили на обход дважды, задавали стандартные вопросы: «Как самочувствие? Голова кружится? Тошнит? Где болит?» Они быстро записывали ответы в планшеты и двигались дальше. Никто не задерживался, не пытался понять, что происходит внутри меня. Я была просто «пациенткой с ДТП», ещё одной историей болезни в их бесконечном потоке.

Утром физическая боль немного отступила, но на её место пришли другие страдания. Голова всё ещё кружилась, особенно если я пыталась резко встать. Ушибы на теле пожелтели и позеленели, выглядели отвратительно. Правая почка давала о себе знать тупой ноющей болью в боку, напоминанием о том, что всё было серьёзно.

Нескончаемый поток растворов для снятия отёка и обезболивания. Моя рука была исколота, вены на ней уже отказывались принимать иглы. Ещё мне делали уколы. Врач объяснил, что это антибиотики, чтобы предотвратить воспаление почки. Таблетки давали горстями, после каждого приёма пищи. От них во рту оставался неприятный привкус. Есть я всё равно не могла из-за постоянной тошноты.

На второй день меня начали водить на лёгкие процедуры. Слабые токи на ушибленные места, чтобы улучшить кровообращение. Каждое занятие требовало усилий, но я заставляла себя двигаться.

Приходили врачи, просили показать язык, потрогать живот, покрутить головой. Они проверяли рефлексы, светили в глаза.

Но самым сильным ощущением была пустота. После шока от произошедшего пришло осознание потери, но оно было заглушено медикаментами и физической болью. Я чувствовала себя так, словно меня вывернули наизнанку, а потом собрали обратно, но что-то важное забыли вложить. Я не плакала, не кричала. Просто лежала и смотрела в потолок.

Мой разум, привыкший к чёткому планированию и анализу, теперь был сбит с толку. Я пыталась вспомнить, что произошло перед аварией, но обрывки воспоминаний были хаотичны и болезненны. Муж? Артём? Его лицо всплывало в сознании, но сопровождалось чувством отвращения и гнева. Я отгоняла эти мысли, чтобы не чувствовать себя ещё хуже. Сергей?

Вторым сильным ощущением была обида. Почему я? Почему всё это со мной? За что мне такие испытания? Я всегда была сильной. А теперь я здесь, сломанная и беспомощная.

Иногда ночью я просыпалась от кошмаров, где меня давит что-то тяжёлое, а потом проваливаюсь в бездонную яму. Или снился Артём, который стоит надо мной и смеётся. После таких снов я долго не могла уснуть, сердце колотилось, а тело покрывалось холодным потом.

Я начала замечать детали: скрип колёс каталки в коридоре, звон посуды, тихие стоны из соседней палаты, запах бинтов и лекарств. Больница стала для меня новым миром, миром боли, ожидания и одиночества. И я знала, что должна выбраться из него, чтобы вернуть себе контроль. Вернуть себе себя.

На третий день я решила, что пора.

Глава 32

Заранее собранный чемодан

Скрежет дверей лифта в конце коридора. Шёпот дежурной медсестры, которая только что обошла палаты. Едва уловимый скрип её обуви удалялся, предвещая относительную тишину ближайших часов. Я ждала этого момента с тех пор, как только мысли стали собираться в единую картину, а тело перестало быть чужим.

На мне был спортивный костюм с начёсом, который привёз Серёжа вместо порванной одежды. Сейчас он казался мне насмешкой над поздней осенью за окном. Ни куртки, ни шапки. Только этот серый, до смешного нелепый наряд, и холодный телефон в кармане. Денег у меня нет. Ни копейки. Никаких планов. Только одно жгучее желание — вон отсюда.

Я медленно, стараясь не выдать себя скрипом кровати, поднялась. Палата была на двоих, и моя соседка уже спала, хотя она бы не удивилась, если бы я просто вышла. Голова тут же отозвалась тупой болью, но я