Я подарю тебе сердце - Мария Александровна Савельева

Борьба между жизнью и смертью.

Женя

Один, два, три…

Мышцы одеревенели от напряжения, но Женя не позволял себе остановиться и продолжал надавливать на грудь Вероники. Он не знал и не хотел знать, сколько прошло времени с того момента, как обнаружил, что у нее отсутствует пульс, и какой это по счету круг непрямого массажа сердца.

…четыре, пять, шесть…

Вокруг царил хаос.

Капитан сборной медколледжа хотел сам реанимировать ее, но Женя не позволил, разрешив лишь подсказывать и направлять, если он будет делать что-то не так.

Женя не мог доверить ему самое ценное, что у него было, – жизнь Ники.

Он слышал чей-то плач, чьи-то постоянные разговоры, касания плеча. Он лишь надеялся на то, что скорая должна дежурить около здания, как это обычно бывает, когда играет городская сборная, а у них как раз стояла игра в расписании. Эти мысли не позволяли ему опустить руки.

…семь, восемь, девять…

Капелька пота стекла по щеке и упала на нежную молочную кожу. Возможно, это даже была слеза.

…десять, одиннадцать, двенадцать…

Он попытался представить, что ведет счет не компрессиям, а ее красивым веснушкам, хаотично разбросанным по лицу. Десять на носике, одна особо крупная над губой, миллион на щеках. Хотелось поцеловать каждую.

…тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…

Солнечный луч нахально прорвался через окно спортивного зала и упал на растрепанную косу. Когда солнце целовало ее волосы, они приобретали оттенок меда. И это было самое прекрасное, что он когда-либо видел в жизни.

…шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…

Хотелось, чтобы Ника открыла свои восхитительные глаза цвета грозового неба, часто метающие молнии.

…девятнадцать, двадцать, двадцать один…

Возникла потребность в ее громком низком голосе, от которого порой звенело в ушах. А потом услышать раскатистый смех.

…двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…

Изначально любовь к Веронике появилась в его сердце, словно семечко сорняка, что после обратилось диким, невероятной красоты цветком, заполонившим не только его душу, но и проросшим глубоко в мысли. Любить ее означало дышать. Женя уже не мог представить, каково это – не думать о ней постоянно. Не слушать ее болтовню, не хотеть касаться, не волноваться, дошла ли она до дома, не пробовать влюбить ее в себя каждый божий день.

…двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…

Женя и не знал, что можно так сильно любить кого-то. Он готов был поменяться с ней местами, лишь бы его Клубничка жила. Но глаза Ники закрыты, на лице умиротворение, губы чуть приоткрыты, будто она хотела сделать вдох, сердце не бьется, а он все продолжает ритмично надавливать на грудь.

…двадцать восемь, двадцать девять, тридцать…

Почему Ника? Почему жизнь опять отбирает у него тех, кого он любит?

Он наклонился, чтобы сделать два вдоха, но в этот момент его плечо крепко сжали, а серьезный голос произнес:

– Молодец, парень, дальше мы сами.

Женя обессиленно отполз назад, не в состоянии даже подняться на ноги. Его тело стала бить мелкая и противная дрожь: страх наконец почувствовал, что парень перестал его контролировать, и навалился с такой силой, что душил слезами, лишал воздуха, заползал под кожу, заставляя ее покрываться испариной.

Врачи скорой помощи окружили Нику, закрывая собой, а он лишь улавливал отдельные фразы: «надо снять одежду», «разряд», «еще разряд», «слабый пульс», «везем в восемнадцатую».

Веронику положили на носилки и вынесли из зала. Женя успел только заметить, как безжизненно свисает ее кисть. За ними последовали все, кто находился в зале.

– Эй, Жень, вставай, я отвезу тебя в больницу. – Это был Рома. Он помог ему встать. – Ты сейчас не в состоянии садиться за руль.

Затем Рома подошел к отцу Вероники, который выглядел не лучше нее: кожа серая, под глазами пролегли черные тени, а седых волос будто бы прибавилось. Он молча кивнул, и они чуть ли не бегом отправились за Ромой на парковку.

До больницы они добрались в полном молчании. Не хотелось говорить. Не было никакого желания кого-то видеть и слышать. Хотелось лишь забиться в угол, спрятаться и самому залечить огромную рану, которая образовалась в его груди. От волнения и страха все внутри чесалось и щекотало, а пальцы требовали вцепиться в кожу и усмирить нервирующую щекотку. Женя запустил пальцы в растрепанные волосы, затем закрыл лицо руками. Хотелось остаться одному и дать волю чувствам. Но он и не был тем человеком, который их стыдился, поэтому, судорожно вздохнув, почувствовал, как по щекам потекли горячие слезы.

Скрывать лицо в ладонях было приятно. Создавалось ощущение, будто он где-то далеко-далеко, а не в узком больничном коридоре с рядами скамеек, которые заняла вся команда, их тренер, отец Ники и друзья, что пришли поддержать. Холодный сероватый цвет кафеля не ослеплял воспаленные глаза и переутомленное сознание.

– Жива. Она жива, слышишь? – шепот раздался слишком близко, почти около самого уха. Женя почувствовал, как на его плечо легла тяжелая мужская рука и привлекла к себе для объятий. От отца Вероники пахло бумагой, пылью и чуть-чуть жасминовым чаем. – Ты спас ее. У тебя получилось.

«Жива. Жива. Жива…» – пульсировало в голове. Он сможет еще раз услышать ее смех, поцелуями пересчитать все веснушки. Причем он знал, что летом их станет во много раз больше и можно будет пересчитывать чуть ли не каждый день. Он утонет в ее мягких волосах, примерно миллиард раз коснется губами тонкой шеи, вдохнет аромат цветущей вишни, проведет пальцами по голой спине, дотрагиваясь до позвонков. Сможет сказать, как она ему необходима.

Жизнь без Ники, как выяснилось, была пустой и блеклой, и она своим присутствием наполняла каждый момент истинным смыслом.

Женя в ответ крепко обнял Михаила Петровича и почувствовал, как тот успокаивающе похлопал его по спине. Отстранившись, он нашел в себе силы поднять глаза на остальных присутствующих. Все подавленно молчали, девочки тихо плакали, парни хмуро разглядывали трещинки на кафеле, но при этом было заметно, как они старательно сжимают кулаки, нервничая. Взгляд Азии, сидящей напротив, был направлен куда-то в пустоту, а по щекам тек целый водопад слез. Внезапно она произнесла:

– Вероника уговорила меня поехать в Корею, я ведь столько лет об этом мечтала и планировала. Не представляю, что стало бы со мной, если бы я улетела, а потом узнала о ее гибели.

– А помните, как она бросила игру и поехала со мной в больницу, когда я сломала ногу? – подала голос Катя. – Для нее мы всегда были важнее соревнований и волейбола, и только благодаря ей мы стали семьей.

– Ника отдала мне капитанскую