Судьба самозванки - Амо Джонс

Это глупая, отрезвляющая мысль, и я отрываюсь от него.

Моя рука прикрывает рот, и он рычит, продвигаясь вперед и стирая каждую частичку пространства, которое я оставляю между нами, пока моя спина не упирается в стену.

‒ Я облажался. Я хочу забрать все это обратно, ‒ сердито рычит он. ‒ Я приму на себя твой гнев из-за этой гребаной лжи.

‒ Я не понимаю.

Найт стискивает зубы, вырываясь, когда его пальцы погружаются в волосы, и он тянет. Когда он, наконец, оглядывается на меня, там бушует ад.

‒ Ты, блядь, возненавидишь меня. Сейчас еще больше, чем раньше, но я не уверен, что меня это, блядь, волнует.

Его рот снова врезается в мой, и я сопротивляюсь этому, но затем он опускается ниже, хватая мои бедра, и мои ноги обвиваются вокруг него, как будто мы принадлежим друг другу.

‒ Ты не можешь быть моей гребаной королевой, Лондон, ‒ рычит он мне в губы.

‒ Я не хочу ею быть.

Это выводит его из себя, и он отрывает меня от стены только для того, чтобы снова прижать к ней.

Его руки ныряют под маленькое платье, которое я надела сегодня, и он не колеблется. Пальцы проникают прямо внутрь, мой стон громкий и нуждающийся, когда все его тело сотрясается от этого звука.

‒ Я чертовски скучал по тебе, ‒ бормочет он мне в шею, и я позволяю ему говорить свое безумие, потому что ощущение его пальцев внутри моей киски слишком сильно для меня, чтобы беспокоиться о том, что он представляет меня кем-то другим.

Он безжалостно вколачивается в меня, прижимаясь членом к моему бедру, и в этот момент моя голова откидывается назад.

‒ Черт, ‒ хриплю я, дергая его за волосы, когда его губы возвращаются к моим.

‒ Мне, возможно, придется оставить и тебя тоже.

Тоже.

Тоже?!

Его слова, как гребаная ванна со льдом, и мои мышцы леденеют.

Буквально.

Найт отшатывается, и я падаю на пол, когда он смотрит на свои пальцы так, словно я обожгла его.

Я снова смотрю на свою кожу, отмечая новый оттенок синего.

Он возвращает взор к своим пальцам, мое возбуждение покрывает их… твердое, как лед.

Я одергиваю платье, делая шаг назад, но он продолжает приближаться.

Вспыхивает паника, и я вскидываю руки, чтобы удержать его на расстоянии. Он отлетает, врезаясь спиной в противоположную стену.

У меня отвисает челюсть, а колени начинают дрожать.

‒ О черт. Я… о мой бог, я… пожалуйста, не убивай меня! ‒ я, наконец, умоляю. ‒ Пожалуйста, я…

‒ Твои глаза, ‒ тихо говорит он, поднимаясь на ноги. ‒ Они черные.

Я сглатываю, моргая, борясь с желанием подбежать к зеркалу и посмотреть.

‒ Я видел это раньше, в святилище, ‒ я не понимаю его слов. ‒ Но вот они.

В его словах нет злости, они… преисполнены благоговения.

Я напрягаюсь, когда он подходит ближе, но не смею пошевелиться, на случай, если я неосторожно использую какую-нибудь другую магию против гребаного правителя.

Он подходит, и я остаюсь совершенно неподвижной, пока его глаза ищут мой взгляд. Я завороженно смотрю, как его дар выходит на поверхность, его глаза светятся сплошным белым светом, как у любого другого Одаренного, которого я видела до сих пор.

Но он сказал, что мои черные, и Зик тоже кое-что упомянул.

Найт кивает.

‒ Зик видел их. Министерство, они тоже видели в его воспоминаниях.

Белые глаза Найта продолжают светится, и в моей груди разгорается жар.

Энергия пульсирует во мне, и низкий гул раздается, из какой-то более глубокой части его.

‒ Найт, ‒ я не хотела произносить его имя.

‒ Ты… ‒ он смотрит мне в глаза, как будто не видит меня. Как будто он видит кого-то или что-то другое. ‒ Ты гребаное совершенство.

Мгновение спустя его лицо преображается. Вспыхивают гнев и разочарование, и он отступает от меня. Его губы кривятся, когда он обнажает зубы.

‒ Держись, блядь, подальше от всех, ты меня понимаешь? Особенно от моей семьи, и если я снова увижу тебя рядом с Зиком, я, блядь, буду душить тебя до смерти снова и снова, и только когда ты превратишься в груду никчемной гребаной плоти на полу, умоляющую, чтобы это закончилось, я убью тебя.

С этим образом, запечатлевшимся в моем сознании, он уходит, и ничто в моей жизни никогда не было яснее, чем мысль, которая приходит в голову мгновение спустя.

Я должна выбраться отсюда.

Я должна убираться нахуй отсюда и сейчас же.

Эта мысль не должна навевать грусть. Это то, чего я хочу.

Уйти. Вернуться домой.

Так почему, черт возьми, мое сердце чувствует, что оно разбивается, и уже не в первый раз?

Найт

Это сработало. Мое принятие в ту ночь, когда я украл у нее память обо мне и нашей связи, о том, как я хладнокровно, блядь, убил Бена.

Ее дух вырвался на свободу, и она чертовски великолепна. Сильная, смуглая и с каждым днем становится все более беспокойной.

Черт! Мне нужно увести ее отсюда, пока она не убила всех, кто стоит на пути к тому, чего она хочет.

Меня.

Моей связи.

Мой гребаный монстр, который оплакивает ее за клеткой, которую я воздвиг вокруг него. Не то чтобы я мог освободить его, если бы захотел. Чтобы это произошло, она должна принять меня, как своего, а я упустил единственный гребаный шанс на это. Я украл у себя свою гребаную пару.

«Я, блядь, не могу ее оставить. Они убьют ее, если узнают, кто она такая», ‒ напоминаю я себе.

Или они попытаются, и она в конечном итоге сделает то, чего они все боялись ‒ она разнесет их всех к чертям, как это сделал ее отец.

Или я убью их всех за попытку прикоснуться к тому, что принадлежит мне, и повести мой народ на войну еще до того, как корона будет возложена на мою голову.

Мне нужно, чтобы она была подальше отсюда. Я мог бы сделать это одним предложением, как я сделал со змеиной цыпочкой, но слова, блядь, не складываются. Вот почему я еще не выбрал гребаную королеву.

Я не могу отказаться от нее. Пока нет.

Может быть, никогда…

Двадцать один