Кощеева гора - Елизавета Алексеевна Дворецкая

на противоположном конце стола. По всему облику было видно: простой княжий отрок, но честолюбивый и задиристый. Такие есть в каждой дружине: безродные, бедные, но жаждущие возвыситься отвагой и напором. В самом появлении родича киевского князя местный удалец увидел повод заявить о себе, и Торлейв мысленно приготовился к столкновению. И чем раньше оно произойдет, тем, пожалуй, и лучше.

– Кто это там такой говорливый? – Торлейв кивнул на парня Ведоме, когда та подошла наполнить его чашу.

– Этот парень тебе не соперник! – заверила Ведома, но оглянулась с беспокойством. – Это Унезор, Зорянов сын, наш отрок. Дерзок, но тебе не ровня.

– Ну отчего же… – пробормотал Торлейв, когда Ведома отошла. – Если надо, я и от такого соперника не откажусь.

– Вот в чем он твой соперник. – Агнер кивнул на Унезора и Рагнору, которая приблизилась к тому краю стола. – Догадываешься, в чем тут дело?

Рагнора, в нарядном красном платье, блистала на этом пиру, прохаживаясь с серебряным кувшином меж столов. Кувшин хазарской работы, как мельком отметил Торлейв, и мельком же подумал: откуда бы здесь такое? К Торлейву Рагнора ни разу не подошла, но ее девическую надменность он воспринимал как должное – хочет показать, что знает себе цену. Зато она подошла к Унезору: к простому отроку она могла являть милость, не давая повода предполагать нечто большее. Пока она наливала ему пиво, он что-то говорил ей. Наблюдая за ними, Торлейв видел, как они оба посматривают на него. Встретив взгляд Рагноры, Торлейв подмигнул ей; она резко отвернулась, а Унезор явно разозлился. Отрок снова что-то заговорил и попытался схватить Рагнору за руку, но она вырвалась и взмахнула рукой, будто отгоняя назойливого комара. Торлейв едва сдержал смех: за шумом пира он не расслышал ни слова из их речей, но притязания Унезора и гордость Рагноры, на самом деле знавшей себе цену, были ему совершенно ясны.

– Ох, девчонка эта как есть ведьма! – шепнул Торлейву Патрокл-Орлец, его сводный брат и телохранитель. – Посмотри, как у нее глаза сверкают, Василев Ураниэ[15]!

– Коровьего хвоста вроде не торчит, – прищурился Илисар, молодой хазарин, другой его бережатый.

– Но чтобы уверенно утверждать это, – глубокомысленно заметил Торлейв, – надо проверить под платьем… – И показал ладонью, будто щупает нечто мягкое и округлое.

Все четверо покатились со смеху, а Рагнора обожгла их таким сердитым взглядом, что Торлейв подумал: да никак и правда ведьма, если слышит из такой дали!

– Что она еще скажет, когда узнает, зачем мы приехали? – тихонько добавил Орлец.

– Да я уж вижу, что с этой девой справиться будет непросто, – заметил Илисар.

– И хорошо, – вздохнул Торлейв. – Иначе я бы здесь за целую зиму с тоски умер.

* * *

За время пути из Киева Торлейв сблизился со смолянскими торговыми людьми, продававшими товары Станибора в Царьграде: Ольмаром и Миродаром. Через день после пира для дедов Миродар позвал Торлейва к себе в дом: зная о близких связях гостя со всей киевской верхушкой, считал дружбу с ним весьма полезной. Жил он тоже в Свинческе, на одной из улиц неподалеку от княжьего двора, и сам привел Торлейва с Агнером из гридницы. Идти было недалеко и никаких опасностей не предвиделось, Торлейв ограничился одним бережатым, оставив Орлеца с Илисаром на княжьем дворе.

В сумерках, под легким снежком они прошли через Свинческ. Народ уже попрятался по домам, кое-где сквозь щели полуотодвинутых заслонок мерцали огни лучин. По пути Торлейв примечал некую суету: то две-три девушки пробегут со смехом, волоча лукошки и мешки, то два парня окликнут их, стоя у ворот, будто в ожидании чего-то. Помня, что ни Рагноры, ни Остромиры он на княжьем дворе вечером не видел, Торлейв мимоходом оглядывался на девок, но знакомых не узнал.

Едва Миродар растворил перед гостем дверь в избу, как навстречу повеяло плотным, теплым, чарующим духом пирогов и печной курятины с чесноком. Внутри раздавались голоса, но скрип двери прервал их, и повисла тишина.

– Вот, Неугодовна, гость наш, князя Святослава вуйный первый брат, Торлав, Ельгов сын! – представил его Миродар. – Хоть и молод годами, да разумен и учен, греческую грамоту знает, моравскую, по-хазарски и по-варяжски речи ведет. Прошу любить и жаловать.

– Охти мне! – Вышедшая к двери Миродарова жена всплеснула руками.

– Не бойся, хозяйка! – поспешил успокоить ее Торлейв, думая, что она, как и многие, напугана видом Агнера, идущего за ним, – его смуглой кожей, шрамами на лице и повязкой на правой глазу. – Это не навец и не чудище лесное, это Агнер, верный человек моего покойного отца. Теперь он служит мне и живет в моем доме в Киеве, он мой бережатый. Родом он датчанин и по-славянски говорит плохо, но никого не обидит. Не стоит его опасаться никому, кто со мной в дружбе. Я уважаю его опыт и советы, можно даже считать его моим кормильцем, хоть я и обзавелся им поздновато.

– Да я не о том… Коли отец привел, мы всякому доброму гостю рады… – ответила хозяйка, бросив на Агнера взгляд, выражавший и смущение, и любопытство. – Отец говорил, что киевского посла приведет, я уж изготовилась, – она показала на стол, где ждали блюда, горшки и кринки, – да не знала, что ты парень молодой… Знала бы, хоть одну дочку бы дома удержала… Да и не к нам, старым, тебе бы нынче в гости идти!

– А к кому же? – Торлейв был изумлен таким странным приветствием.

– Ой, Неугодовна, молчи! – замахал на нее Миродар. – А то еще подумает, будто мы не рады!

– Да как же мы не рады – рады, да только что ему нынче с нами делать, грибами старыми?

– Это она сказать хочет, что Куромолье нынче начинается, – пояснил Миродар Торлейву.

– Что? – Торлейв удивился незнакомому слову.

– Куромолье! Ну, кур молить[16]! – пояснила хозяйка. – Нынче девки припасы собирают, завтра будут кур жарить, угощение готовить. Нынче будут ходить, песни петь, парней в гости звать. Знала бы я – велела бы кому из дочек остаться, чтобы тебя позвала. На девичью-то гулянку парню только так можно попасть, коли его девка приведет. Ну да, может, – Неугодовна поймала взгляд мужа и спохватилась, – тебе и не весело с нашими-то девками, у вас в Киеве, может, и получше имеются…

– Ну уж не бежать же за ними! – сказал Миродар. – Давай, мать, дочек упустила, сама угощай. Пусть Торстина чашу поднесет.

Изба была ярко освещена: ярко пылали пять-шесть длинных лучин, вставленных в щели между камнями печи, на большом столе горели три глиняных светильника, заправленных маслом. При их свете было видно, что три