Кровавая заутреня - Нина Алексеевна Левина

В тот день, когда осада Варшавы закончилась, произошла битва при Крупчицах с полным разгромом войск Сераковского и Мокроновского. Но в Варшаве об этом ещё ничего не знали и ликовали, наблюдая за отступлением неприятеля. Только Ян Килинский, возведённый Костюшко в чин полковника за кровавую заутреню, всеобщего ликования не разделял. От Варшавы враги отступили, но они видимые, а сколько их засело внутри города, скрытых предателей, мечтающих о скорейшем приходе русских или пруссаков и подавлении восстания. В кармане бывшего сапожника лежало перехваченное письмо, написанное лично братом короля, примасом Михалом. Письмо было адресовано прусскому командованию и указывало наиболее слабые места в обороне города. Знал ли об этом письме король? Может — да, а может — нет. В любом случае Костюшко приказал не трогать августейшую особу, а жаль. Килинскому очень хотелось последовать примеру дружественной Франции, казнившей своего монарха. Но генералиссимус считал, что так восстание потеряет поддержку многих знатных шляхтичей. Они вооружали полки для борьбы с захватчиками земель, но вовсе не для свержения законно избранного короля. Впрочем, это касалось только особы Станислава, а к брату короля отношения не имело, поэтому Килинский отдал приказ арестовать его.

— Примас Михал мёртв, — сообщил Килинскому начальник отряда, посланного произвести арест.

— Как мёртв? Я приказал доставить его в тюрьму живым! Вы позволили себе… — Ян побагровел от гнева. — Да я вас всех…

— Никто из моих людей не имеет отношения к смерти примаса! Мы нашли его мёртвым. Либо отравился, либо скончался от страха.

С досады Ян скрипнул зубами. Как не вовремя! Сейчас для поднятия духа варшавян очень нужна громкая показательная казнь. Их столько было в мае и июне на радость народу! Благодаря найденной в русском посольстве переписке, на виселицу отправился не один десяток князей, гетманов и епископов. Все они были объявлены врагами королевства и понесли заслуженное наказание. Про людей низкого происхождения и говорить не стоит, их безо всяких судов казнили на месте за одно только подозрение в лояльности к русским.

Но первое упоение от успехов восстания прошло. В Литве дела обстояли в край плохо. Вильно оставлено поляками, теперь там опять хозяйничают русские, Гродно со дня на день может перейти под их контроль. Краков, колыбель революции, снова в руках врагов. Восставших начинают потихоньку теснить от границ Австрии и Пруссии, и кольцо вокруг Варшавы сжимается. К тому же кто-то активно распускает слухи, что на подавление мятежа идёт полководец Суворов. Тот самый Суворов, который успешно громил отряды Барской конфедерации. Многие напуганы и потихоньку подумывают, как быть, если в Варшаву снова вернутся русские. Ян знал о таких настроениях. Со своей стороны он утверждал, что в Польшу направлен однофамилец грозного полководца, какой-то выскочка, не имеющий особых боевых заслуг, а настоящий Суворов погиб под Измаилом. Кто-то в это верил, кто-то — сильно сомневался. При таких обстоятельствах публичная казнь брата короля была бы весьма кстати и отрезвила бы тех, кто втайне подумывает о хлебосольной встрече российских полков. Надо велеть соглядатаям работать лучше, вдруг в силки попадёт ещё какая-то крупная птица.

Но спустя четыре дня Яну стало не до казней. В Варшаву начали прибывать остатки корпусов Сераковского и Мокроновского, редкие счастливчики, которым удалось уцелеть после боя у Бреста. Они-то и принесли весть, что на Варшаву идёт самый настоящий Александр Суворов, не щадящий врага на поле боя. Срочно собрался Верховный народный совет, где решено было Варшаву не сдавать ни при каких обстоятельствах. А так как Суворова ждали со стороны Бреста, то предместье Прагу на правом берегу надлежало укрепить и приготовить к осаде.

* * *

Пани Ивоне, хозяйке «Весолека», было совсем невесело. Заведение в этот час пустовало. За время осады Варшавы посетителей резко поубавилось, а теперь, после известия о подходе российской армии, вообще не стало. Большинство мужчин либо обучались военному делу, либо строили укрепления в Праге на том берегу Вислы. На обеды в корчме деньги тратить никто не хотел, а кормить в долг пани Ивона не желала. Горожане спешно запасались продуктами на случай очередной долгой осады. Некоторые предрекали, что тяжёлые времена могут продлиться до весны. Пани Ивона в очередной раз протирала чистые кружки и иногда поглядывала на Чеслава, сидящего с хмурым видом рядом за стойкой.

— Может, бросим корчму да поскорее уберёмся отсюда? — наконец спросила пани Ивона.

— Матушка, вы опять за своё? — Сын посмотрел на неё с раздражением. — Куда мы пойдём? На дорогах теперь опасно. Подпёрли нас со всех сторон.

— В какой-нибудь деревеньке спрячемся.

— С чем? С двумя узлами в руках? Жебраковать на старости лет собрались? Никуда не пойду, в Варшаве останусь.

— А ну как русские сюда зайдут? — вдруг взвизгнула корчмарка. — Да к ответу притянут? Не жалко мать?

— А кто вас, дуру старую, за язык тянул выхваляться, как стреляли в русских солдат? А? — взвился Чеслав. — Пол Варшавы знает, что Ярошевская убийца!

— Ты-то тоже хорош, не забыл? С Радзимишем ходил, громил квартиры военных! Думаешь, тебя помилуют?

— Вот и славно поговорили, — корчмарь устало провёл рукой по лицу. — Если придут — так добрую половину Варшавы призовут к ответу. Так что, матушка, не волнуйтесь, кары никто не избежит. Поэтому сделать надо всё, чтобы город русские не взяли. С завтрашнего дня тоже пойду в Праге укрепления строить.

Он прошёл в кухню и вскоре вышел оттуда с корзиной, наполненной хлебом, кусками холодного пирога, молоком и запеканкой.

— Ты опять продукты выносишь? — мать взглянула на Чеслава с недовольством. — То кормил тех, кто в крепостях держал осаду, а теперь кого?

— Тех, кто на валу в Праге работает.

С этими словами корчмарь покинул «Весолек» и направился в сторону Вислы. Но вместо того, чтобы перейти мост, он быстро пошёл вдоль реки по-над самым берегом, потом свернул на тонкую тропинку среди густого кустарника и так, позади дворов, совершенно незаметно добрался до дома, где уже пять месяцев томилась Кати.

Глухонемая старуха с равнодушным видом возилась на огороде. Вот кто пребывал в безмятежном неведении относительно происходящего. Её одинаково не тревожили ни грохот пушек во время осады, ни крики боли и отчаяния запертой наверху женщины. Чеслава глухонемая заметила и приветливо кивнула ему. В эти месяцы он был одним из немногих, с кем старуха виделась. Корчмарь приносил