Любовь с пятого этажа - Дарья Милова

Всё казалось липким — волосы, мысли, жизнь. Даже душ — не спасал. Как будто вода просто стекала, не задевая кожу. Не забирая с собой ни усталость, ни боль.

Мама звонила. Папа писал. Бабушка приносила еду и тихо оставляла на столе. Полина пыталась шутить, вытянуть, растормошить, а я… Я просто кивала. Иногда. Чтобы они не волновались слишком сильно. Чтобы не трогали.

Я не злилась. Не плакала.

Это было как болото — без запаха, без формы, без крика. Только вязкая, тянущаяся внутрь пустота. Когда ни один вопрос не имеет ответа. И ты не ждёшь, что появится.

Я не брала телефон. Он где-то валялся — на полу, в пледе, может, под подушкой. В нём были только уведомления от банков, какие-то спам-письма и, самое страшное, — тишина от того, от кого ты ждёшь хоть что-то.

Я не винила Виктора. Больше не винила. Просто… всё затерлось. Умерло внутри. Погасло.

Я решила выйти.

На веранду. Хотя бы туда. Не из-за солнца. Не из-за свежего воздуха. Просто… стены начали давить.

Тапочки, старый кардиган бабушки, халат поверх пижамы. Волосы — спутанный пучок, лицо — без отражения.

Я села в кресло и взяла чашку, которую бабушка оставила с утра. Чай остыл, но мне было всё равно. Просто держать что-то в руках — уже означало, что ты ещё здесь. Что ты не растворилась.

Небо было странно ясным. Почти безоблачным. Но внутри — глухо и серо.

Я смотрела вдаль. На дорогу. На ветер, качающий ветви деревьев.

И думала: может, так и будет теперь.

Без сцены. Без Варюши.

Без него.

Просто жить. Тихо. Невидимо.

Как будто меня и не было.

Но разве можно забыть того, чья любовь стала домом?

Дверь калитки заскрипела. Я подняла глаза, думая, что это бабушка или, может, Полина вернулась из магазина.

Но нет.

На веранду поднялся он.

Костя.

Тот самый. Мой бывший. Моя ошибка. Мой позор.

Всё тот же ухмыл. Всё тот же пренебрежительный взгляд, как будто перед ним не человек, а мусор на дороге.

— Ну что, Алиса, — протянул, оглядывая меня с ног до головы, — как ты?

Я промолчала. Просто сжала чашку крепче. Ладони вспотели, но не дрогнули.

— Слушай, быстро у нас тут по деревне новости бегают. Я только в магазин зашёл — а мне уже в лицо: «Слыхал, Алиску-то арестовали, за ребёнка чуть не села». Я аж не поверил.

Он фальшиво присвистнул, качая головой, как будто скорбит.

— А потом подумал… да нет, вполне в её духе. Улетела когда-то такая гордая, типа талант. А в итоге что? Съела пыль, как и должна была.

Я всё ещё молчала. Ни одного слова. Только сердце било в горле.

Он хмыкнул и присел на перила, будто был тут хозяином.

— Я же говорил тебе, Алиса. Ты — никому не нужна. Ни с талантом, ни без. Ни красивая, ни умная. Обычная. Серая. Бездарность.

Слова впивались, как ржавые иглы. Не потому, что были правдой. А потому что… я когда-то в них верила.

Он встал. Выпрямился. Плюнул в сторону крыльца.

— Вот и получила. Всё, как заслужила. Сама.

Не успел он договорить.

Не успел сделать этот последний шаг — самый подлый, самый ядовитый. Как вдруг...

— Больно умный, да? —

ХЛОП.

Глухой, тяжёлый удар.

Костя отлетел назад, зашатался, схватившись за лицо.

Я вскочила с места. Всё тело застыло — и только сердце дёрнулось: резко, сильно.

— Ты чё!.. — заорал Костя, уже пошатываясь.

— Заткнись. — Голос.

Знакомый. До боли.

Твёрдый, как гранит.

Тёплый, как дом.

Виктор.

Он стоял прямо перед Костей. Широкоплечий, напряжённый, с лицом, где не осталось ни капли снисходительности.

— Ты кто такой, чтоб так с ней говорить? — продолжил он. — А? Кто?!

Костя поднялся на ноги, повёл плечом, будто собирался драться, но тут же отступил, когда Виктор шагнул вперёд.

— Да я… — пробормотал он, вытирая кровь из-под носа. — Ты вообще с какого…

— С того, — рявкнул Виктор, — что если ещё раз к ней подойдёшь — я тебе не только нос сломаю. Я тебе жизнь сломаю. Понял меня, клоун?

Костя вскинул руки.

— Ладно-ладно! Псих…

— Шагай. — Голос Виктора был ледяным. — Пока можешь идти своими ногами.

Костя посмотрел на меня — с ненавистью, с жалостью, с чем-то мелким и липким — и спустился с веранды, уходя быстрым, неровным шагом.

Я стояла, будто прибитая к полу.

Кровь стучала в висках. Сердце било так, словно вот-вот выскочит наружу.

А он… стоял передо мной.

— Что ты здесь делаешь? — выдохнула я. Голос — сорвался на середине. Почти шёпот.

Виктор сделал шаг ко мне. Потом второй — медленный, осторожный, будто подходил к хрупкому, едва живому.

— Я приехал за тобой, — тихо сказал он. — За своей женщиной. За своей Алисой.

Я замерла.

— А Вика?

— Вика? — он усмехнулся — коротко, с горечью. — Вика больше не проблема. Я всё знаю. Про ложь. Про записи. Про её «планы». Я слышал всё сам, Алис. Каждый яд, который она лила.

Я вскинула глаза на него — в неверии.

Он кивнул:

— Я поставил камеры. Да, я пошёл на это. Не ради мести. Ради Варвары. Ради тебя. Чтобы остановить её. Чтобы защитить.

Он посмотрел на меня, глубоко, до самого сердца.

— Я подал в суд. Забрал заявление против тебя. Официально. Все обвинения сняты. Все. Больше никто не посмеет на тебя даже намекнуть.

Я сделала шаг назад. Руки дрожали.

— Зачем ты это делаешь, Виктор?..

Он не двинулся с места. Только смотрел. Говорил — будто выдыхал каждое слово из самой души:

— Потому что я люблю тебя. Потому что скучал так, что забывал дышать. Потому что каждый вечер я искал тебя в телефоне, в пустых комнатах, в рисунках Вари, которая шептала твоё имя даже во сне. Потому что без тебя — всё это не имеет смысла. Ни квартира. Ни бизнес. Ни победа над Викой. Без тебя — это просто пыль.

Я не выдержала.

Слёзы — тёплые, горькие, настоящие — сами покатились по щекам. Я пыталась что-то сказать… но рот не слушался.

Он подошёл ближе. Тихо. Осторожно.

И заговорил снова — тише, как будто боялся разрушить:

— Мне не нужен шанс. Я не прошу прощения. Я просто хочу,