Вульф - Пейсли Хоуп

Я опрокидываю бутылку и пью прямо из горла.

— Мой отец, наверное, переворачивается в гробу. — Она хихикает, глядя, как я глотаю.

Черт возьми, это хорошо.

— Что с ними случилось? — Я сижу в кожаном кресле перед старым каменным камином, искренне интересуясь и все еще удивляясь, что мне не все равно. Она садится в кресло напротив, и мы оказываемся лицом друг к другу на расстоянии вытянутой руки.

— Мой отец умер, когда мне было восемнадцать, я только что уехала в колледж. Он пошел на работу тем утром — он был адвокатом, — рассказывает она мне. — Хотя ты, наверное, знаешь об этом.

Я качаю головой.

— Никогда не заходил дальше их имен и того, что их больше нет в живых, — честно признаюсь я. — Как только я выяснил, что они мертвы, у меня не было причин продолжать копать.

Она кивает и тянется вперед, чтобы взять бутылку.

— В этом есть смысл, — говорит она.

Я решаю немного поиграть с ней, чтобы снова увидеть искру в ее глазах. Я крепко сжимаю бутылку и не отдаю несколько секунд. В ее взгляде появляется решимость, которой я так жажду, и я позволяю ей взять ее в качестве награды.

— У него была вторая встреча за день, и он просто умер. Сильный сердечный приступ. Ему было всего сорок восемь лет, — говорит она. — Я не видела его месяц и, как ни странно, не знала его по-настоящему, хотя провела с ним всю жизнь. Моя мать умерла два года назад после непродолжительной борьбы с раком.

Я слушаю, как она говорит, потому что хочу запомнить каждое выражение ее лица. Как свет отражается от ее шелковистой кожи, как завиваются ее волосы, когда высыхают. Ее губы двигаются, когда она говорит, — каждая ее черта совершенна.

— Он всегда хотел, чтобы я стала тем, кем он не смог стать в детстве. Он отправлял меня учиться в лучшие школы, я пела с группой прославления в нашей церкви. — Она усмехается: — Там я и встретила Лей.

Я забираю у нее бутылку и делаю еще один большой глоток.

— А теперь посмотри на себя, ты здесь, со мной, а она замужем за моим силовиком.

— Но к чему привела благополучная жизнь моих родителей? — спрашивает Бринли, забирая у меня бутылку. — Оба умерли, не дожив до пятидесяти пяти лет? Скучный брак. Я не видела между ними ни одного момента нежности или любви. У них были званые обеды, школьные мероприятия и социальный статус. Их загородный клуб, церковная жизнь. У них было все это, — она обводит рукой величественную комнату, — но у них не было ничего. Я не знала их, а они не знали меня. Они думали, что знают, какая я, и наоборот, но я узнала о них больше, перебирая их вещи, когда они умерли, чем при их жизни, — говорит она, передавая мне бутылку.

Я протягиваю руку, чтобы взять ее, но вместо бутылки хватаю ее руку и тяну к себе на колени. Я провожу рукой по ее бедру, и мой член тут же реагирует. Я смотрю на нее, борясь с желанием привязаться, потому что знаю, куда может привести ее моя клубная жизнь.

Я всегда слышал о мгновенной связи, о немедленном, безусловном влечении к кому-то. Чертов Акс постоянно говорит об этом. Но я никогда не думал, что испытаю это на себе.

Я делаю глоток, а Бринли проводит пальцем по моей обнаженной груди, вглядываясь в чернила. Тексты песен и цитаты смешаны с виноградными лозами и эмблемой клуба, жнецом в цепях, цифрами и фразами, которые напоминают мне о времени, проведенном за границей, о моей матери, о погибших мужчинах, которых я знал. Это эклектичная смесь. Когда ты покрываешь большую часть кожи, у тебя есть простор для творчества.

— Это пулевые отверстия? — спрашивает она, проводя пальцем по круглому шраму.

— Да. — Я делаю еще один глоток.

— Когда ты служил морским пехотинцем?

— Одно из них, — отвечаю я.

Она кивает, но не спрашивает о втором, забирает у меня бутылку, и я задаюсь вопросом, сколько ей нужно, чтобы напиться. Скотч очень крепкий — думаю, не много.

— Тебе было страшно, когда ты уезжал за границу?

Я не отрываю от нее взгляда, пока делаю глоток.

— Мейсон сказал, что ты уезжал трижды, — пожимает плечами Бринли, расправляя свои длинные волосы.

— Нет, мне не было страшно, — отвечаю я.

— Совсем?

— Нет. Бояться бессмысленно. Это не изменит исхода, — просто говорю я. — Все в итоге умирают.

— Это неправда, — говорит она, и на ее лице появляется застенчивая улыбка.

Я пристально смотрю на нее.

— Все умирает, — повторяю я.

— Любовь — нет, — говорит она.

Я издаю звук, похожий на — пффф, и провожу рукой по волосам.

— Это реальная жизнь, а не романы Фицджеральда. — Я хмурюсь, наблюдая за тем, как в ее голубых глазах отражается свет лампы.

— Ты читаешь эту классику?

— Да.

— Но ты не веришь в любовь? В судьбу?

— Они не реальны. Я долгое время изучал, как работает мозг. — Я пропускаю прядь волос Бринли между пальцами, и она прижимается ко мне, ее задница дразнит мой член, требующий продолжения. — Мы используем их, чтобы почувствовать ложную надежду, что настоящее счастье действительно существует. Ты понимаешь, что это нереально, но все равно наслаждаешься.

Бринли улыбается.

— Ты вообще ни во что не веришь? В то, что кто-то присматривает за тобой? — спрашивает она, проводя пальцем по шраму на ребрах, который я заработал, нарвавшись на ограждение в Ираке.

Я поднимаю на нее глаза и провожу рукой по волосам.

— Я верю только в себя, — говорю я.

— Это мрачное существование, — комментирует она, и речь начинает звучать невнятно. Она ерзает у меня на коленях, и ее задница слегка задевает мой член. То, что она сидит у меня на коленях, так непривычно для меня. У меня было много женщин, так много, что я сбился со счета, но человеческие отношения — это что-то новое. Бринли продолжает водить пальцем по татуировкам на моей коже, и меня это не раздражает.

— Где-то в середине моего второго срока службы, я оказался в пещере, заполненной водой до пояса. Нас было десять человек. Мы направлялись захватить одного из лидеров ИГИЛ, — говорю я, наблюдая, как ее пальцы скользят по моей коже. — Это была ловушка, под водой находились мины. Шесть моих людей погибли. Я думал, что уже покойник. Я вынес на плече девятнадцатилетнего парня. Мы оставили части его ног в пещере. Я до сих пор слышу его крики каждый гребаный день. Я видел,