Вдова на выданье - Даниэль Брэйн

Пока Парашка возбужденно буянила и оглушительно шуршала бумагой, я подпирала стену и думала, что «супризов» хотелось бы как можно меньше и как можно больше предсказуемости и определенности.

Парашка закончила разворачивать сверток и отошла, восторженно ахая, а я тихо радовалась, что прислонилась к стене, иначе рухнула бы как подкошенная.

Глава двадцать четвертая

— Кто это прислал?

Самая очевидная мысль — Якшина. Она одна из приглашенных гостей, она портниха, и с натяжкой, но я могла назвать ее пусть не подругой, но доброй приятельницей.

— Тебе, барыня, что за резон спрашивать? Дареному коню зубы не глядят! — привычно пошла в наступление Парашка, я отклеилась от стены и распахнула дверь. Как я и предполагала, Евграф никуда не ушел, а терпеливо пасся в коридоре.

— Кто прислал этот пакет? — повторила я, внешне храня невозмутимость. Халявная кляча — не то, чему нужно радоваться, Троя так и пропала.

— Купец, барыня.

В отличие от Парашки, упрямой всегда на ровном месте, Евграф артачиться не стал, но доить его все равно приходилось по слову.

— Какой купец?

— Пахома Провича мальчонка, барыня! Давеча, помните, муку привозил? Вот он и с пакетом нарочный.

Или Мишутка, или Сергейка, я и сама путала этих двух подростков-погодков, исправно исполнявших нелегкую работу посыльных при Обрыдлове. Подарок Пахома Провича удивлял, с другой стороны, я уже знала, что подобное внимание в купеческом обществе — не заигрывание, а поощрение, знак принятия в клан. Обрыдлову глаза намозолили мои перештопанные лохмотья, и, отправляя платье, он ни на что не намекал. Как кредитор, в моем успехе немало заинтересованный, он избавлял мое начинание от провала. Слух, что хозяйка заведения одета как оборванка, мог стоить прибыли.

— Еще что, Евграф? — спросила я и, не получив вразумительного ответа, захлопнула перед его носом дверь.

Платье было не новым, но дорогим и сшитым великолепным портным, и шелковая ткань приятно холодила кожу. Кто бы ни была та, что носила его до меня, она была выше ростом и значительно шире во всех важных местах, поэтому я усадила Парашку подгонять платье, пока дети спят — часа три до выхода из дома еще оставалось, и отправилась в ванную.

Потом, сидя в кресле с тюрбаном на голове, я еще раз перечитала письма, адресованные «соколику», и чем больше я вчитывалась, тем яснее мне становилось: Лариса являла не сестринскую заботу, точнее, она уверенно ей прикрывала совсем не сестринское увлечение. Отвечал ли ей Николай или слал ответы мне… Я взглянула на Парашку, по привычке согнувшуюся над шитьем в три погибели.

— Скажи, Прасковья, Николай письма кому-то, кроме меня, присылал?

Парашка выпрямилась, вздохнула, растерла в пальцах шелк. Любое напоминание о моем брате причиняло ей неподдельную боль, что понятно: нянчила она его так же, как и меня, и если ради меня она под удары пьяного Матвея кидалась… ради Николая сделать не могла ничего.

— Да… не видела, матушка, так и врать не буду, — призналась она надтреснуто. — Какие там письма? Добро, если твои получал, в снегах-то этих, будь они прокляты…

Я прикусила язык, чтобы не переспросить. Николай — моряк, и пуговица его с якорем, в это время активно начинали осваивать последние неизведанные земли — Арктику, наверняка и в этом мире есть нечто похожее, и сколько смельчаков и здесь сгинули в безмолвных льдах. Мой брат тоже ушел в плавание и не вернулся.

Прасковья расплакалась, я встала, подошла, обняла ее со спины и поразилась, насколько она кажется слабой и беззащитной. А может, со мной сейчас она такая и есть, уставшая, измученная бесконечными потерями старая женщина, и отчего бы мне хоть на миг не стать ей опорой и поддержкой.

— Я обязательно напишу, куда нужно, и узнаю, что сталось с его кораблем, — пообещала я. Слезы капали на нежный шелк, оставляли пятна, Парашка стыдливо накрывала ткань ладонями, платье мялось. — Давай надеяться, что он вернется. Знаю, — не дала я Парашке возразить и сильнее сжала пальцами ее плечи. — Знаю, что долго не было вестей. Но также знаю, что не срок отчаиваться. Будем ждать и верить, что он вернется.

— Откель тебе знать, матушка? — фыркнула Парашка в своей обычной ехидной манере, и я тихо рассмеялась. — Приснилось, поди, тебе. Иди, иди, дай платье дошью, не лезь под руку.

Я приводила себя в порядок и думала уже о другом. Лариса писала Николаю о грибах, но письмо осталось и недописанным, и неотправленным. Евграф рассказывал, что доктор, проводивший вскрытие моего мужа, все собрал со стола и тщательно изучил, после чего заключил — перитонит. Или не перитонит, но допустим. Письмо Ларисы все меняло.

Об отравлении грибами я знала мало. Каждый гриб дает свою картину, бледная поганка — самая опасная, смерть наступает через пару суток. Остальные грибы обычно до летального исхода не доводили, но это в мое время, а тут — как знать, и я оглянулась на закрытую дверь ванной комнаты: на скорую руку намарафетиться и пристать к Парашке с расспросами, какие симптомы были у моего мужа?

Я хлопнула себя по лбу, забыв, что в руке зажат гребень, и получила еще и пару царапин. Так вот на что намекала Клавдия, угрожая, что может вспомнить кое-что и я виновна в гибели мужа. Грибы, значит, все же грибы, которыми ведала, кстати, Домна. Впрочем, Домна тоже уже мертва. А я жива, зато умерла Лариса, и доктор собирал всю еду из нашего дома, а не из дома сестер Мазуровых, хотя черт знает, где именно Матвей обожрался грибов этих окаянных.

В спальне Парашка воевала с утюгом, и они громко шипели друг на друга.

Гостям было объявлено съезжаться к шести часам — время вроде бы ужина, на самом деле обеда. Я примерила платье, выдержала порцию уколов острой Парашкиной иглой, выдохнула неосторожно да так и осталась — Пахом Прович, штырь ему в забрало, мог и попроще платье прислать, чертов корсет, но все равно спасибо, без шуток. Не то чтобы это корсет, в котором дамы горохом сыпались на пол от постоянной нехватки воздуха, по ощущениям — корректирующее белье, давящее на тело, но некомфортно, учитывая жару. Украшений у меня не было, кроме кольца, которое Прасковья умудрилась припрятать, когда выдавала мне драгоценности, и сперва я хотела на нее накричать, но…

— Спасибо, нянюшка, — тепло прошептала я и повисла у нее