Ворон, каркни на счастье - Анастасия Разумовская

знаю, как называеца Разрушитель нашего мира. Может быть, это и есть твой Сергей? Пёс бездны… Но никакой девоцки с ним я не видел. Да и его самого, цестно сказать, не видел. Просто тьма.

— Вероятно, это он и есть.

— Ты говоришь, ваша Осень была с ним? Как она выглядит?

Герман попытался честно описать. Ворон лишь покачал головой задумчиво. Они снова замолчали.

— А как выглядел Пёс бездны, когда был целовеком? — вдруг спросил Эйдэн.

— Мальчишка, лет двадцати. Невысокий, не вот прям силач. Да ничего особенно выдающегося. В темноте было не разглядеть, но я видел его фотографию: карие глаза. Эффектнее выглядят, когда они вспыхивали красным. Ну и впечатлило, конечно, когда сам парень превратился в огромного волка…

— Волка?

Эйдэн прицокнул, и Герман вдруг осознал, что ворон и правда, словно по заказу Бертрана, принялся вместо «че» говорить «це».

— Тридцать лет назад, когда я был ребёнком, мой отец служил кагану Раршу в Старом городе королевства Монфория, и однажды явился юноша с волосами цвета льна и глазами цвета палых ягод черешни. С ним было две девицы — тёмная, как ноц, и светлая, как день. Он назвался принцем Дезирэ, не тем, который сын короля Андриана, ибо того ещё не родилось. Юноша превратил кагана в камень, а его воинов — в птиц. Мой отец был среди них. Потом расколдовал. Дезирэ отогнал мой народ от востоцных пределов Монфории, явившись в образе огромного волка. А потом изцез. Не он ли тот, кого ты ищешь?

— Вполне вероятно. А что стало с девушками?

— Цорная, как ноц, бежала в Эрталию и пропала где-то там. А та, цто была светлой, оказалась доцерью тайного короля Монфории, про которого никто и не слышал раньше, и уснула. Говорят, спит до сих пор где-то в Старом городе.

— Если она — Осень, то только она и может с ним справиться, — убеждённо заявил Герман. — Там, на крыше, некий всесильный колдун, и вроде, если не ошибаюсь, хранитель чего-то, Румпельштильцхен, заявил, что Осень — маяк Пса. И если она прикажет своему волку уйти, тот уйдёт.

Эйдэн снова пощипал ус, задумчиво.

— Но её надо разбудить, — заметил задумчиво после очень-очень затянувшегося молчания. — Я услышал тебя, Герман…

— Павлович. Моего отца зовут Павлом.

— … Герман, сын Павла. Я помогу. Ты спасёшь свою девоцку, а она спасёт мир, пока ещё его не поздно спасать. Если надо будет, я сам поеду с вами в Старый город. Есть легенда, цто Аврору — так зовут ту, цто спит — разбудит лишь добрый сердцем целовек. Обыцно будят поцелуем и женяца потом. Подумайте, кто это может сделать. Иди к своим.

Герман, кряхтя, поднялся и попытался поклониться, подражая Бертрану.

— Спасибо, Третий ворон. Век не забуду.

Эйдэн хмыкнул.

— Не говори кагану, кто вы. Скажи: здания строишь. Пообещай ему дворец построить, краше которого не было. И про Эрталию не говори, инаце посцитает лазутциком.

— То есть, лгать? Ворону лгать нельзя, а кагану — можно?

— Иногда ложь губит жизнь, а иногда — спасает жизнь, — рассмеялся Эйдэн.

— Но тебе лгать нельзя?

— Мне — нельзя.

Спать им пришлось под открытым небом. Правда, по приказу ворона первомирцам принесли множество попон, но всё равно заночевали все в одной куче — в степи очень быстро холодало.

— Это что, зима? — проворчала Майя, прижимаясь к мужу.

— Не, — беспечно ответил тот. — Конец лета, судя по траве. Просто ночи холодные, и всё.

Мари вдруг села, посмотрела на товарищей по попаданию.

— Я поняла! С «че», «це» и языком. Это один из законов нормальности мира. Ты же, Майя, тоже сразу понимала наш язык, когда попала в Эрталию. А я — ваш.

— Почему ты тогда не понимаешь ворона?

— Потому что мы с Котом местные. Нам нормально его не понимать. А вы — из Первомира, и наш мир сразу встроил вас в языковую систему той земли, куда вы попали. Поэтому вы и «це» вместо «че» не слышите…

— Уже слышим, — буркнул Герман устало. — Давайте спать? Завтра снова отбивать… снова путешествовать на лошадях.

— Знал бы, что ты загремишь с нами, тоже послал бы тебя в конюшни, как Майю, — рассмеялся Бертран. — Завтра будет особенно тяжко, а потом ничего, привыкнешь.

И действительно, следующий день Герман едва пережил, а с третьего стало намного легче, и на пятый Иевлев уже не задумываясь подлетал в седле в ритме лошади.

На тринадцатый день пути, когда девушки уже давно ехали на своих конях, а Герман начал получать удовольствие от неспешной скачки рысью, всадники увидели фигурку, стремительно приближающуюся к ним с юго-западной стороны.

«Всадник», — быстро понял Герман, прищурившись. И похвалил себя за наблюдательность.

«Всадница», — осознал спустя несколько минут.

Четвёрка первомирцев скакала рядом с вороном впереди колонны, поэтому пыль не заволакивала горизонт. Вскоре друзья рассмотрели на вороном коне девушка в длинной одежде, разрезанной спереди и сзади и похожей скорее на стёганный халат, чем на что-либо ещё, надетый поверх штанов. Полы его хлопали на ветру. Множество тонких-тонких косичек развелось чёрной гривой. Медные монисты звенели весело. Подскакав к отряду, девушка на скаку перемахнула на круп коня Эйдэна, схватила ворона за плечи и прижалась к спине щекой.

— Я умерла и ожила! Эйдэн, Третий ворон, ты мне снишься или это ты?

Мужчина обернулся к ней, и Герман удивился тому, что жёсткое, словно высеченное из камня, лицо способно сиять радостной улыбкой.

— Касьма, дочь Ранри, где твоя женская скромность? Разве можно виснуть на мужчине на глазах посторонних?

— Нельзя, — захихикала девушка, почти девочка, тонкая и изящная, загорелая, как орех, — а бросать жену надолго разве можно, Эйдэн, муж мой? Жестокий ты человек! А коли муж злой, то и жена недобрая.

И она вдруг укусила его за ухо.

Эйдэн рассмеялся впервые за все эти дни без насмешки или скрытой горечи.

Глава 21

Архитектор-колдун

— Вот тут можно разбить внутренний сад, а водой снабжать его по системе бамбуковых труб. У вас же растёт бамбук?

— Сад? На крыше?

— Да-да, висячий. А вот здесь у нас будет большой зал для пиров. Можно разбивать его раздвижными перегородками-ширмами на те дни, когда пиров нет, чтобы не терять площадь. Получится около восьми комнат.

Герман вымерял